Сергей Сеничев - Лёлита или роман про Ё

Просто вечер римейков какой-то. Сначала шашлык с поляны, теперь вот допрос у ручья…

— Ты всё равно не поймёшь.

— Скажи так, чтобы поняла.

— Рано тебе ещё.

— Ну да: про игреки в самый раз, а про любовь рано.

Ау, нечестных правил дядя, открывай факультатив! Основы гендерных отношений называется, да?

— Пятерых — любил. Остальных… не успел, наверное.

— Как это?

— Не знаю.

Заваривший кашу шкет безучастно облупливал и пожирал глазурь. В конце концов, это был его праздник.

— Каждая женщина, — начал я, настраиваясь на долгий и мучительный монолог, — с которой у меня доходило до серьёзного… Это разъяснять?

— Не надо.

— …была по-своему неповторима. Каждая. И серьёзное получалось только из веры в то, что она — та, которую искал… Ну, есть такая легенда о половинках…

— Я знаю, не надо про легенду.

— Да, смешно.

— Что?

— Что себе этого никогда объяснить не мог, а тебе приходится… Представляешь: каждая, с которой у меня доходило до чего-то настоящего, казалась мне… ну Евой, что ли… если по-здешнему-то… Это понятно?

— Да.

— И тот кусок жизни, который я проживал с ней…

— И во имя неё, — продекламировал Тим.

— И во имя неё, — благодарно повторил я. — Казался тем, ради чего я и появился на свет…

— …и вот почему всех вас, тёртых-перетёртых и по горло напробовавшихся, лес взял и изолировал! — победно констатировал именинник. — Кроме тебя одного почему-то. И почему это, а?

— От чего изолировал? — не врубилась Лёлька.

— От спасения мира, мать! — передразнил он меня. — Исключительно от спасения мира…

Похоже, будущий доктор наук готов был развить тему, но снаружи некстати и противно загудело.

— Лемминги, говоришь? — ухмыльнулся наш Фома неверный. — А ну-ка пошли, чего покажу.

— Наплюй, Тим. Они на том берегу.

— Пошли, говорю.

— Да видел я уже…

— Ты раз в жизни можешь просто послушаться?

И схватил карабин и вышел.

И мы встали и тоже пошли.

Я не ошибся: они бежали за озером, с ближней стороны в дальнюю. В зрелище и правда было что-то лемминговское. Не было лишь ответа на вопрос, куда (от кого) и зачем носит их нелёгкая.

Тим сидел на берегу, маниакально сопровождая их взглядом. Даже на нас не отвлёкся, буркнул только через плечо:

— А вот теперь внимание…

— Воскресный кинозал, — пропыхтела Лёлька, усаживаясь неподалёку.

— Да вы не на них, вы наверх глядите…

И не договорил — там, над макушками деревьев, появился од. Но не весь: фрагмент махины точно выплыл из-за невидимой границы на небе, и, так и не успев обнаружиться целиком, плавно исчез за другой, такой же незримой. Точно коридорчик в хлябях небесных открылся на полминуты.

— Нет, ты понял? — восторженно закричал парень.

У Лёльки челюсть отвисла. Со мной проще: зеркальный ящик в небе — это, конечно, круто, но после Александрийской библиотеки в избушке я был готов уже к чему угодно.

— Нехило, да? — торжествовал Тим. — Он здесь всегда. Только виден редко. Странно даже, что тогда сел. Мог бы просто не показываться.

Я не понял, чему он радуется. Осознание беспрерывного присутствия никелировашной дуры уюта не прибавляло. Иллюзия безоблачности снова трещала по швам. Ничего не изменилось: кругом — лес, повсюду — од, а в хатах вообще такое, что волосы дыбом.

— А? — не унимался Тим. — Ты когда-нибудь что-нибудь подобное видел?

— Видел, — признался я.

И рассказал о набеге в хаты.

— И молчал? — вскинулся Тимур.

— Да сегодня как раз собирался. Я даже подарок тебе оттуда приволок. Вернёмся, презентую…

— Глядите, — перебила Лёлька и вскинула руку.

Уже темнело, но мы увидели его. Мальчишка. Отставший от остальных. Врезался, видимо, в ствол и валялся теперь на земле, лениво подрыгивая ногами.

Фу, какое мерзкое слово — лениво. Ты иди, на его месте полежи, поглядим, как тебе будет лень… Пялиться на судороги разбившегося ребёнка было невыносимо, а повернуться и уйти ещё невозможней.

И тогда Тимур вскинул карабин.

— Дай сюда! — заорал я.

— Почему?

— Дай сказал!

И вырвал у него ружьё.

— Ну ты же сам видишь: пацан не жилец, — фыркнул Тим.

— И что теперь? Убивать? — вступилась и Лёлька.

— Да вы чего? Думаете, я зверь, что ли? Думаете, мне в человека жахнуть в кайф? Вы за кого меня вообще держите-то? Да оставить его там, вот так, подранком, как кутёнка слепого, и есть зверство. Свои не дотоптали — волки набегут и живьём порвут. Ты этого хочешь? — и схватился за винтовку. — Скажи: этого, добренький наш?

— Нет, не этого, — перешёл я почти на шёпот, но ружья не отдал. — Сейчас мы пойдём и заберём его.

— Да что ты?? Куда пойдём?

— Туда.

— А ты был там?

— Нет.

— А я был! Туда бегом три часа.

— Всё равно. Если сам не поднимется, пойдём и найдём.

— Да? И чего?

— И сюда принесём. Если ещё живой.

— А потом?

— Не знаю. Оклемается, там и видно будет. Или назад в лес отпустим, или…

— Ох ты Айболит! Да ты глаза их когда-нибудь видел?

— Видел, Тим, видел…

— Да он первому тебе глотку перегрызёт, когда очухается.

— Может, и так. Только стрелять я тебе всё равно не дам.

И не выдержал: напрягся, сколько сил было, и свалил с души чуть не год придавливавший её камень — рассказал про тот, первый набег детей. Про все свои ощущения, про ужас посреди мешанины очумевшей детворы и глаза единственного из них, в которые успел заглянуть.

— …и когда ты ствол поднял, мне показалось, что это… — и виновато взглянул за озеро, где уже едва различимый в сумерках малыш крутил и крутил невидимые педали.

Глаза у Тимки округлились.

— С-с-скотина! — он попятился от меня, не находя слов. — Скотина ты, понял?! Сволочь последняя! Гандон сука!..

Оступился, сел на задницу, тут же вскочил, взревел от бессилия и побежал прочь; люди-то мы люди, но когда ревём вот так, очень на зверей похожи.

— А что мне было делать? — заорал и я благим из благих. — С вами на руках — что, Тима?.. Конечно, гандон! А у меня секунды лишней не было!.. Я понятия не имел, кончатся они когда-нибудь или всю жизнь так бежать будут, это ты понимаешь?.. Ты вспомни, вспомни, Тимочка, что с тобой в тот момент творилось, — и сообразил, что ору, а сам винтовкой потрясаю, и тут же отшвырнул её назад. — И не надо! Понял?.. Обвинять просто. А ты разберись сначала…

И Тим услышал и вернулся.

В смысле, ну, гражданин Годунов, зачитать вам или и так мальчики в глазах?..

Но он зачитал. Тщательно выговаривая каждую букву и подходя всё ближе, пока не упёрся чуть не носом в нос:

— Значит, ты, здоровенный мужик, глядел, как мальчишка удирает с этими, и вместо того, чтобы за ним броситься, в нас вцепился, типа при деле, правильно я понимаю? — я молчал, прекрасно зная, что будет дальше. — Ты, значит, жлобяра, просто не успел? Да? Не успел и…