Бернардо Ачага - Сын аккордеониста

Ближе всех к Мартину стояла Сусанна, за ней все остальные: Адриан, Паулина, Хосеба, Виктория, Редин, я и Сесар. «Успокойся, – сказал Сесар с другого конца шеренги. Все взгляды устремились на него. – Для того чтобы врач назначил вакцинацию, он прежде всего должен располагать вакциной. А в Испании это требование не выполняется. Во Франции да, а здесь нет. Мы более отсталые». Мартин прореагировал не сразу. Он медленно направился к Сесару, ничего не говоря. «Ты ведь коммунист, правда?» – наконец спросил он. «Не говори глупостей», – ответил ему Сесар. «Всему городку это известно», – настаивал Мартин. «Не заводись сейчас с этой историей! Сейчас не время!» – попросил его Хосеба, делая шаг вперед и вступая в рамку. Адриан, Паулина и Виктория сделали то же самое, и вчетвером они окружили Мартина. Хосеба крикнул: «Почему ты сказал, что Тереза может умереть?» – «Ты что, не слышал? – Мартин тоже кричал. – Нам позвонила директриса гимназии». – «Но что точно она сказала?» – спросила Паулина. «Что у нее температура выше сорока. Она бредит». Бредит. Мартин дважды повторил это слово. Оно в тот день оказалось для нас новым и произвело сильное впечатление. «Разве можно умереть такой молодой!» – воскликнула Виктория, разрыдавшись.

Ее плач очень странно звучал в том месте, где обычно был слышен лишь шум, производимый пилами. «Она не умрет. Успокойтесь, – убежденно сказал Сесар. – Возможно, ее частично парализует, как мою жену. Но она не умрет».

Как мою жену. Эти слова оказались решающими, они кардинально изменили направление беседы. «У твоей жены был полиомиелит?» – спросил Мартин. «Она слегка прихрамывает. И одна нога у нее чуть тоньше другой. И это все», – сказал Сесар. «Разве это мало – остаться хромым? Многие предпочли бы умереть!» – Мартин по-прежнему демонстрировал неприязнь. «Не говори глупостей, пожалуйста!» Сесар бросил сигарету, которую он курил, на землю. Все еще дымя, она упала в паре метров от рамки.

Мартин сел на землю. Он казался обессиленным. «Пошли ко мне домой. Поговорим там спокойно», – сказал ему Адриан. Мартин отрицательно покачал головой. «Миелит, – неожиданно сказал Редин, отчетливо произнося каждый слог. – Ми-е-лит. Вы должны знать, что корень «миел» происходит не от латинского mel, mellis, он не имеет ничего общего с пчелиным медом. Он происходит от греческого myelys. Myelys: костный мозг». Волосы у него были взлохмачены, и говорил он как лунатик.

«Какие сигареты ты куришь?» – спросил Мартин у Сесара, глядя на тлевший на земле окурок и словно забыв о состоянии сестры. «Он курит «Жан». Все естественники курят темный табак, и мой коллега не исключение, – сообщил ему Редин. – Мы же, гуманитарии, предпочитаем светлый. Я в последнее время перешел на «Данхилл». Возьми мои, если хочешь». Но Мартин отказался от его сигареты. Он встал и пошел вперед, остановившись перед Сесаром. «Я никогда не пробовал твоих. Дай мне одну, если ты не против».

Сесар протянул пачку «Жана» Мартину. Пачка была красивая, красно-черного цвета, по низу шел орнамент, имитировавший шахматные клетки. «Все вы, коммунисты, похожи друг на друга. Все худые, с толстыми стеклами», – сказал Мартин. «Правда это или нет, коммунист?» – съязвил он, похлопывая Сесара по щеке.

Я не смог сдержаться. Я бросился на Мартина и толкнул его так, что он вылетел за пределы рамки. «Оставь людей в покое!» – крикнул я, грозя ему кулаком. Я хотел ударить его, разбить челюсть. «Спокойно, Давид», – сказал мне Сесар, хватая меня за пояс и стараясь оттащить в сторону.

Мартин раскрыл руки. «Не вздумай бить меня здесь. Ты что, не видишь, что я за пределами ринга?» – сказал он, указывая на линии рамки. Подошел Хосеба и встал между нами: «Только вот драк нам не хватает. Тереза при смерти, а вы драться собрались!» Я отступил и позволил Сесару и Хосебе оттащить меня от Мартина. Я уже не испытывал ярости, мне только хотелось плакать. «Не стоит драться, Давид. Хотя у меня возникло то же желание, что и у тебя», – сказал Хосеба.

Адриан пошел к другому входу на лесопильню, к себе домой. «Сегодня по телевизору футбольный матч. «Арсенал» – «Барселона». Кто хочет посмотреть, пошли со мной», – сказал он. «Пойдем, Сесар?» – спросил Редин. Сесар не возражал: «Неплохая идея, Давид. Пошли с нами, посмотрим матч». – «Пойдем», – присоединился к нему Хосеба.

Мартин положил мне руку на плечо: «Ты все еще не простил мне историю с журналом?» Я перевел взгляд на лужайку, откуда на нас взирал Моро. «Вижу, что нет, – заключил Мартин. – А вот я как Тереза. Я все прощаю. Даже толчки». К нам подошел Хосеба. «Когда ты поедешь к Терезе?» – спросил он Мартина. «Прямо сейчас». – «Передай ей, чтобы она мужалась. Скажи, что мы приедем навестить ее, как только сможем». Мартин повернулся ко мне. «Ты тоже? – спросил он. – Тоже поедешь?» – «Конечно поеду», – ответил я. Мартин обратился к Хосебе: «Она здорово обрадуется, когда узнает. Такова жизнь, Хосеба. Ты ее друг, а Давид – ее любовь».

Все остальные были уже около лестницы, ведущей в дом Адриана, и я тоже направился к ним. Мартин схватил меня за руку: «Что это тебе так не терпится уйти? Не хочешь поехать со мной в больницу? Терезе было бы приятно. Смотри, вот мой мотоцикл. Месяц назад я получил права». На обочине дороги стоял «ламбретта». Мотоцикл принадлежал одному из служащих гостиницы, но я уже не впервые видел его у Мартина. «Сегодня не имеет смысла ехать, – сказал Хосеба. – В больницу его все равно не пустят». Мартин в ярости посмотрел на него. Швырнул на землю сигарету, которую дал ему Сесар. «Не слишком умничай, Хосеба. Я всего лишь хотел его проверить». Он выругался и пошел за «ламбреттой».

Хосеба принес мне письмо от Терезы вскоре после ее возвращения из больницы. Внутри я обнаружил кусок грубого картона, как от упаковки. О triste, triste etait топ äme, «печальна, печальна была душа моя» было написано на нем фломастером бледно-голубого цвета. «Тебе следовало бы навестить ее», – сказал мне Хосеба. Я заверил его, что скоро это сделаю. «Мы все ходили. Даже Адриан, который ненавидит болезни. Только тебя не было».

Я не выполнил обещания. Вместо этого решил ответить Терезе письмом, в котором писал, что все еще сердит на ее брата из-за истории с порнографическим журналом и что не хотел бы столкнуться с ним в кафе или в коридорах гостиницы. И что по этой причине откладываю визит. Но непременно приду.

Разумеется, правда была совсем иной. Причина была связана не с Мартином. И не с его отцом, Берлино. Причина крылась в Вирхинии, la paysanne. Именно из-за нее я не ходил в гостиницу. Как сказала мне мама, она училась шить и приходила в мастерскую виллы «Лекуона» как раз в то же время, которое установила для посещений Терезы Женевьева, в шесть часов вечера. И перед дилеммой, которая возникала передо мной, – повидаться с Вирхинией или два долгих часа болтать с Терезой – я всегда склонялся к Вирхинии. Мельничный жернов времени не мог справиться с этой привязанностью. Скорее наоборот, зерно – семя любви – с каждым разом становилось все более твердым.