Андрей Юрич - Ржа

Открытие заинтересовало многих. Но, несмотря на кажущуюся близость — домик был виден почти из любой точки долины, — находился он все же далеко. Подъем к нему требовал не менее часа активных физических усилий. Долина, поднятая над уровнем моря на полтора километра, и без того не могла похвастаться обилием кислорода в своем воздухе. Поэтому уже на середине склона каждый поднимавшийся к домику начинал хватать ртом воздух и часто останавливался перевести дух. К тому же наверху всегда, даже в самую сильную жару, дул с Ледовитого океана (невидимого за 300 километров) студеный ветер. Эти обстоятельства делали домик надежным, но никому не нужным убежищем.

Коля шел к домику, ощущая, как у него под кофтой копошится маленькое живое существо и тыкается слюнявой мордочкой.

Если хочешь быстро идти по тундре, нужно шагать размеренно, как будто на счет. Представляешь себя механизмом и пошел — раз-два, раз-два, левой-правой. Чтобы эти бесконечные кочки, лужицы, вывороченные или плоские, как каток, камни не сбивали тебя с толку, чтобы не начал из-за них думать, куда вернее поставить ногу, семенить, обходить, вихлять, сбиваться с пути. В тундре нет верных мест. В лужицу глубиной в два пальца можно провалиться по пояс. Ровная ягельная полянка окажется вдруг ледяной линзой, расступится у тебя под ногами, и ухнешь с головой в мерзлотную яму, к мамонтам. Любое озерцо или речка может иметь двойное дно — сверху будет прогретым, ласковым, с мальками блескучими, а пойдешь по песчаному дну — и уйдешь в многометровую ледяную кашу, которая не оттаивала последние лет эдак с пару тысяч.

А если не думать про все это — идешь и идешь, раз-два, раз-два. Все так ходили. И никто не умер. За редким исключением.

Рядом топал резиновыми сапогами воин Дима. Он имел осанку скучающего капрала на марше. Шел, выставив вперед толстый живот, задрав подбородок, не глядя под ноги. Чмок! — говорил его сапог, вытягиваемый из грязевой ловушки размером в две ладони. А он и внимания не обращал.

Коля косился на своего спутника и видел в его лице равнодушие. Это было очень неприятно, потому что сам он остро переживал. Найдут ли индейцы Пуньку, поймают ли, принесут ли вовремя на вершину, к домику?

Сопка наползала широким, вначале пологим, почти незаметным подъемом, а потом все круче, круче, так что в конце придется хвататься руками за камни перед самым лицом.

— Думаешь, они успеют? — спросил Коля и подумал, что, наверное, ему не надо задавать таких вопросов младшему по возрасту.

Дима повернул смуглое равнодушное лицо и поглядел черными глазами-щелочками. Он слишком долго молчал перед ответом, так что Коля уже понял его мнение по одному лишь внимательному молчанию.

— Успеют, — сказал Дима.

И от этого слова у Коли на душе появилось что-то щипучее, как зеленка на ране.

— Вы, Тит Пантелеевич, как хотите, а я этого не понимаю, — Леша Ильгэсиров сидел на асфальте, прислонившись спиной к длинному двухэтажному деревянному дому. — Могли бы его с собой брать. Ну, если не насовсем, то хотя бы почаще. Ну, чего он тут ошивается? Я его почти каждый день вижу. Чем он занят? Эти его друзья непонятные — русские, якуты, бурят какой-то и вообще черт знает кто. Сюда побежали, туда побежали. На днях, слышали, ребенок в костер кинул взрывчатку — ему глаз выбило? А здесь у детей всегда что-нибудь такое. Я даже слышал, что наркотики бывают тут у детей. Объясните мне, зачем им наркотики? Хочешь — кури табак. Ну, если подрос уже, — выпей. А вот это? Откуда это вообще везут сюда? Что это? Где выращивают?

Оленевод Тит Слепцов, дедушка Спири, сидел на пыльном асфальте рядом с Лешей и посматривал на собеседника умным лицом не спившегося северного старика. На плечах оленевода лежал старый ватник, пыльнее асфальта. Леша был немного пьян и настроен поговорить за жизнь. Короткие пухлые руки он сложил на круглом животе. Разговор велся по-эвенски.

— Я пытался, знаете ли, ему кое-что объяснить, — продолжал Леша. — А его друг, якутенок, натравил на меня своих братьев. Здоровые лбы, дерутся больно. Увезли бы вы его в стадо, хоть к делу привыкнет. Научат его здесь…

— Я читал в Джаана Сарданата, что наркотики выращивают в Средней Азии, что это мак или конопля, — рассудительно заметил дед Слепцов.

— А вы на каком языке читаете?

— На русском…

Собеседники помолчали, поглядывая по сторонам. Они сидели у самого угла дома и могли видеть с одной стороны двор, а с другой — дорогу, по которой иногда проходили люди.

— А я на якутском, — сообщил Леша.

— Ты на четверть якут, — снова расставил все на свои места старик.

— А почему на эвенском не печатают Джааны Сарданаты?

— А зачем? — спросил старик. — И так ведь понятно.

Леша снова помолчал и переменил тему.

— Тит Пантелеевич, а вы свою молодость помните хорошо?

Старик улыбнулся:

— Чем старше становишься, Алексей, тем легче вспоминать юность. Я отлично помню себя в твои годы.

— Вы тогда уже были женаты?

— Нет, я женился поздно, в девятнадцать лет. Хотя сейчас это считается даже рано. Знаешь, и раньше в четырнадцать лет парни все же не женились. Надо какое-то время пожить самостоятельной жизнью, понять, что к чему, в людях разобраться. Поэтому жену находили годам к шестнадцати, да.

Леша подумал с полминуты о том, что ему никак не удается подойти вплотную к интересующей его проблеме, и потому брякнул прямо:

— А почему они оленьей шкуркой пахнут?

— Кто? — удивленно поднял реденькие брови старик.

— Ну, они… Женщины… — Леша стыдливо мялся.

Старик Слепцов кашлянул в кулак, скрывая невежливый смешок. Покосился с ехидцей:

— Это ты про кого говоришь?

— Ээээ… — Леша мялся и кривил жирное плоское лицо… — Я тут… Понимаете, я, конечно, такой толстый и девушкам обычно не нравлюсь. А вот…

Он замолчал и вдруг облегченно засмеялся над собственной неловкостью. Старик одобрительно подхватил его смех.

— Вы меня извините, пожалуйста, — сказал Леша.

— Это молодость, — покивал дед. — Кого еще тебе спросить, если не старого человека… Но знаешь, Алексей, я ведь ни разу не замечал, чтобы женщины пахли оленьей шкуркой. За всю жизнь ни разу такого не было. Может, дело тут в чем-то другом?

— А в чем?

— Кто знает? — старик пожал пыльными плечами.

— А я считаю, что все русские женщины — уродливые. Особенно рыжие, — с вызовом в голосе ляпнул молодой Ильгэсиров.

Дед Слепцов помолчал, задумчиво глядя перед собой в пыль, пожевал серыми губами, за которыми прятались крепкие желтые зубы.

— А тебе какие женщины нравятся, Алексей? — спросил он. — На лицо какие?

— Я люблю, чтобы лицо было красивое, круглое, — с готовностью заговорил о приятном Леша. — Чтобы волосы были длинные, черные. Глаза не навылупку. Губы пухлые, розовые. Нос небольшой, не русский. Чтобы щеки румяные. Ну, и чтоб грудь была полная — это очень красиво.