Андрей Юрич - Ржа

— Ну, что ты! Я еще посижу здесь!

— Папа! — снова начинал Пашка. — Ну, папа…

Пашкин папа сейчас не выглядел таким мужественным и сильным, как прежде, когда спрыгивал на землю из кабины КрАЗа с пятизарядным карабином в сильных шоферских руках. Теперь его усы казались почему-то мокрыми и обвислыми, круглый живот смешно лежал на коленках, а взгляд бегал — вряд ли этот взгляд мог хищно выцепить сквозь прицел неведомую росомаху на снежном склоне безымянной сопки.

— Папа, идем!

— А вот ты куришь? — вдруг поворачивался к сыну Пашкин папа и делал зловещее лицо. — А вы знаете, как мой отец меня курить отучал?

— Как? — спросил Алешка, хотя ему было и не особенно интересно.

— А вот он меня однажды взял так, положил к себе на колени, спустил мне штаны, взял вилку и легонько, самым краешком, мне в задницу. Я — ой!!! А он мне: будешь курить — полностью засуну!

Слова Пашкиного папы были очень искренними. Видимо, он и правда до сих пор переживал насчет той вилки, — ведь он так и не бросил курить: его усы и пальцы были желтыми от никотина, а от одежды всегда пахло табачным дымом. Пашка тоже переживал. Он покраснел и стыдился отца. А тот вертелся на табуретке, перекладывая пузо с одного колена на другое:

— Что смотрите? — грозился он. — Будете курить?

— Не будем, — врал Пашка и краснел еще гуще.

— Где ты был? — спросил Алешка своего индейца.

Тот сделал вид, что не заметил вопроса, и продолжил теребить за плечо сидящего на табуретке отца.

— Где ты был? — спросил Алешка снова. — Сегодня такое было… Где ты был?

Пашка вдруг посмотрел на него странно, как будто знал что-то, о чем не мог и не хотел рассказывать. А потом сухо и взросло сказал:

— Хватит строить из себя дурачка.

Пашкин папа замер, вздохнул глубоко и ответил:

— Ладно… Пойдем уже… Не съест же она меня.

Коля проснулся ночью. Ему в лицо бил солнечный луч через щель в шторах. Сами шторы из красной плотной ткани горели багровым светом. Циферблат часов показывал три.

Ему снился гриф — огромная тибетская птица со страшной морщинистой шеей и клювастой головой. Гриф заглядывал ему в лицо и говорил добрым, знакомым голосом:

— Они успеют.

Что и кто успеет — было понять трудно. Поэтому Коля проснулся и сразу вспомнил. Он размышлял несколько минут, не двигаясь под одеялом, а потом осторожно встал и начал торопливо одеваться. Его немного подташнивало, как бывало всегда, когда он сильно не высыпался. Он обулся, натянул спортивную кофту, снова замер, размышляя. Быстро, не разуваясь, прошел к маминой кровати и тронул за плечо:

— Мама, можно я принесу домой щенка?

— Что? — спросила мама сквозь сон.

— Щенка маленького, мне очень нужно.

Мама повернулась к нему и с трудом приоткрыла глаза:

— Куда ты собрался?

— За щенком, — Коля говорил так с мамой первый раз в жизни: обычно он ничего не просил. — Его же можно будет поить сухим молоком, если он совсем маленький?

— Я не понимаю, — мама говорила плаксивым голосом. — Что происходит?

— У нас есть сухое молоко?

— Куда ты собрался?

Коля сжал челюсти, разогнулся от маминой постели и быстро вышел из квартиры, хлопнув дверью. Вдогонку он услышал мамин вскрик — непонятно о чем. Выйдя на улицу, он поморщился: молоко-то и забыл. «Значит, надо все сделать быстро», — подумал он и зашагал к близкой окраине поселка. Ночное солнце плыло оранжево-красным блуждающим шаром по стеклам пустых окон. Воздух был резким и свежим. Звуки шагов зеленых резиновых сапог с обожженными и поцарапанными носами гулко разносились в тишине. Это была глухая и немая ослепительно солнечная ночь лета.

Скоро кончился асфальт, и под ногами закултыхались валуны каменной насыпи последнего дома. Это там, на материке, в континентальном сердце, люди роют котлован, чтобы строить дом. А здесь, на материковой кромке, они привозят камни и делают насыпь, в которую заколачивают сваи для своих длинных домов. Каждый дом — на своей насыпи.

Зачмокала болотной слюной тихая тундра. Бултыхнулась ледяная вода в ручьевой заводи. И снова защелкали под ногами камни — Коля поднимался по широким террасам ближайшей сопки. Наверху маячил непонятными антеннами на плоской крыше таинственный пустой домик. Здесь не получалось двигаться быстро: уже на небольшой высоте появился сильный холодный ветер — от него перехватывало дыхание и стыли уши. Сердце стучало. И почему-то вспоминался голос из сна.

Коля ни разу в жизни не видел грифа. Дед рассказывал ему, что они водятся в Тибете. А здесь, где жил Коля, водились розовые чайки. Эти небольшие бело-серые и совсем чуть-чуть розовые птицы часто висели неподвижно над сопками в потоках восходящего теплого воздуха. И каждый, кто поднимался в их направлении по склону, рисковал быть обстрелянным ими. Они легко переворачивались на своих узких длинных крыльях, ныряли вниз и с противными криками на бреющем полете роняли несколько капель белого липкого помета, метя в лицо идущему. Попадали редко. Но все равно было неприятно.

До вершины оставалось совсем немного. Чаек не было видно — наверное, спали в своих невидимых гнездах. Если у них вообще были тут гнезда. Коля хотел забрать из домика щенка. Он принес его туда, как и велел ему вождь. И они с Димой сидели до позднего вечера над шевелящимся шерстяным комочком. Щенок водил носом из стороны в сторону и тонко пищал, разевая беззубую, маленькую, красную пасть. Воины, которые должны были принести его мать и братьев, — так и не пришли. Когда солнце порыжело и спустилось к верхушкам хребта, Дима сказал:

— Я пойду.

Он встал с пыльного деревянного пола и отряхнул несколькими резкими движениями штаны на толстой заднице.

— А как же он? — Коля тоже вскочил. — Что с ним будет? Он умрет.

— Возьми его домой… А лучше оставь здесь. — Диме было неприятно такое говорить, но он не любил врать друзьям.

Коля стоял, не зная, что ответить, а Дима повернулся, вышел из домика и зашагал вниз по крутому склону, иногда поскальзываясь на камнях и опираясь на склон рукой. Камни стучали у него под ногами. Уже давно Коля хотел есть и пить, сказывалась усталость дня. Было ясно, что уж сюда-то не заберется инженер Пасюк с трясущимися руками и черной пустотой в добрых глазах. Щенка можно было оставить на ночь. Если бы он не был таким маленьким, беззащитным, новорожденным.

Волки оставляют своих щенков, — перебирал Коля в уме аргументы, — иногда надолго, и ничего. Он посмотрел на щенка, как тот поворачивает в стороны головку на тонкой, дрожащей шее, и стянул с себя сначала кофту, а потом теплую шерстяную рубаху. Завернул щенка в рубашку, так что наружу торчал только нос, и аккуратно положил в угол, подальше от непонятного пролома в полу. Не оглядываясь вышел из домика и, поскальзываясь на камнях, побежал за Димой.