Эрвин Штритматтер - Оле Бинкоп

— Ты можешь быть нашим гостем, а можешь и не быть. Что надо сделать, все равно будет сделано.

Нитнагель садится на Эммину ножную скамеечку. Теперь ему приходится смотреть на стол снизу вверх — как из погреба. Что ж, разными путями идет человек… Собравшейся компании нечего опасаться, напротив, все они должны приветствовать, что он сидит здесь, слушает их, участвует в разговорах и, таким образом, вроде как собственными руками душит всякие слухи о будто бы зарождающихся антипартийных настроениях.

Эмма, хозяйка дома, вдруг выходит из себя.

— Антипартийные настроения? Тут, конечно, без тебя с твоим сопливым носом не обошлось. Все, что сейчас делается, делается по заветам Антона, если мои уши умеют слышать. А уж Антона обвинять в антипартийных настроениях — все равно что на Ленина тень наводить, потому что у него, и только у него, учился Антон!

Нитнагель тихо сидит на своей скамеечке. Сидит в погребе, его уже почти нет здесь. И надо же, опять его не признают! Это секретарша Фрида Симсон виновата, она его послала на недозволенное собрание в качестве наблюдателя. «Адам, старый дурень, будь бдителен!»

Из-за кулис выходит главное действующее лицо — Оле. Вот он стоит в своей куртке, статный, брезентово-зеленый. Не отвлекаться разговорами о побочных делах вроде деревенского хора, церкви и попов! В Блюменау нарождается нечто новое, и нарождается, право же, не от дурных родителей. Оле не скупится на краски и цифры. Машины, доверху груженные зерном, проезжают по убогой комнатушке, грозя сорвать дощатый потолок. Огромные стада топочут по прогибающимся половицам.

Но вдруг благочестивый Герман Вейхельт поднимает руку и бесстрашно становится на пути будущего стада:

— Не забудь, Оле, что мне полагаются две кровати. Желательно одна над другой!

Следующим Оле Бинкопа перебивает Франц Буммель:

— Почему ты не сказал, что торговля лошадьми и карточная игра будут разрешены в этом новом ферейне?

На радость детям, перешептывающимся в спальне, все чаще и дольше звенит елочный колокольчик, тоненьким стеклянным своим голоском напоминая взрослым: ближе к делу.

Наконец собравшиеся переходят к деловому разговору: они устанавливают, каковы будут земельные владения нового крестьянского содружества.

Тут долго считать нет надобности. Владения Оле и Франца Буммеля составляют вкупе сорок девять моргенов пахотной земли, лугов и леса. Меньше, чем середняцкий участок.

Бургомистра Нитнагеля вдруг осеняет: так вот зачем он сюда явился! Удобнейший случай подворачивается ему — так путнику, заблудившемуся в лабиринте, является добрая фея. Он несет ответственность за неделеное пространство возле деревни, называемое земельный фонд. Земельный фонд — это более звучное и бюрократическое обозначение пустыря. Его винят за то, что земля пропадает даром, а великолепное цветение сорняков на пустыре вызывает неудовольствие районного управления.

Каждый год Нитнагель и Оле, председатель «Крестьянской помощи», ходили по дворам, упрашивая крестьян хоть как-нибудь возделать общественную землю, а те когда соглашались, а когда и нет, в зависимости от своего отношения к бургомистру в данный момент.

И вдруг подвернулся этот великолепный случай передать общественную землю в твердые, надежные и рачительные руки Оле Бинкопа.

Нитнагель встает с ножной скамеечки, так сказать, вылезает из погреба, является народу и как по писаному доказывает: надо извлечь пользу из земельного фонда.

Вильм Хольтен вскакивает.

— Сюда двадцать моргенов! — Он не робкого десятка. И бывал в колхозах, для которых двадцать моргенов все равно что пригоршня земли.

Двадцать моргенов земли Герману Вейхельту, без вступления в колхоз.

— Чего тут скупиться, земельные резервы неисчерпаемы!

— Двадцать моргенов Адаму Нитнагелю! — кричит Франц Буммель из-за печки. — Пускай и власти поработают!

Нитнагель крутится, как карась на сковороде, потом вдруг обеими руками хватается за усы и объявляет о своем согласии.

— Ур-ра!

Распределение пустыря продолжается.

— Двадцать моргенов для Эммы Дюрр! — восклицает Оле.

Эмма раскачивается из стороны в сторону, так что шпилька выскальзывает из ее пучка.

— Нет! Нет! Ничего мне не надо!

— Разве таково было последнее желание Антона?

Молчание. Тишина, как бездонная яма. Все уставились на Эмму. Шпильки в старомодном пучке товарища Эммы блестят, наверно, оттого, что впопыхах она не в меру напомадилась.

— Предыдущий оратор говорил о последнем желании Антона. Последней его волей и последним желанием было, чтобы предыдущий оратор навел порядок у себя дома. Я не вижу среди нас Аннгрет, или она куда-нибудь спряталась?

Серые дождевые нити связывают небо с землей. Самая подходящая погода для слухов и сплетен:

«От Оле ушла жена. Жизнь его больше не радует. Он раздаривает все, что у него есть. Кому что надо — торопитесь!»

«Удар кнутовищем не остался для Оле без последствий. Он возомнил себя пророком и хочет через игольное ушко пролезть в царствие небесное».

«Бинкоп получил задание из России. Он должен сколотить колхоз и насильственно спарить всех крестьян».

Слухи, выползшие из дома лесопильщика и из церковного совета, доходят до несколько крупноватых ушей Фриды Симсон. Что там затевается за спиной партии?

Партия — это Фрида Симсон. За всеми другими партийцами числятся уклоны, такие или эдакие. Фрида для партии в Блюменау значит то же, что для геометров всего мира эталонный метр, хранящийся в Париже в глубоком подвале.

Сейчас прозвонит будильник, и Фриде стукнет тридцать лет. Она не красивая и не уродливая, скорее пресная, чем волнующая. Все бы это еще куда ни шло, и Фрида давно была бы замужем, не страдай она манией — не преследования, конечно, а поучения.

Вдовец Реттих из Антоновой бригады лесорубов готов был к ней посвататься. Он тайком с нею встретился и зажал ей рот поцелуем.

Фрида немедленно смылась. Лесоруб снова наткнулся на нее возле кооперативной лавки.

— Ну что, не получится из нас пары, а?

— Нет, ты недостаточно подготовлен.

— Это как так?

— Идеологически.

— Я буду ходить на партучебу, ежели она у нас будет.

— Но ты жуешь табак.

— Что с того? Уменьшает опасность лесного пожара.

Вполне логичное замечание, но Фрида все же принялась обрабатывать Реттиха, не скупясь на такие выражения, как индифферентность и обывательская психология.

Реттих отряхивался, точно собака после купанья, ибо непонятных ему слов не терпел, как Фрида не терпела жевательного табака.

— Враждовать не будем, но и супругов из нас не получится.

Может быть, Фриде следовало стать учительницей? Нет, материнской теплоты в ней ни на грош, а дети не переносят занудливых учителей.