Кэтрин Мадженди - Над горой играет свет

— Говорил же я, что ей все это по фигу, — сказал Мика. — И потом, она наверняка могла подписать бумаги и там, в Западной Вирджинии. Но ведь ей нужно обязательно устроить спектакль.

— И мне тоже по фигу, — сказал Энди.

— Ну что без толку болтать, надо выяснить, в чем дело. — Папа вышел за дверь.

Все терпеливо ждали, только Бобби никак не мог угомониться:

— Мам, нас есе не засыновили? А молозеное, папа ведь сказал? Долга есе? Я устал здать. А ты, Зиния Кей?

Я не могла выговорить ни слова. Их не пропускал спазм в горле.

— Нет, Бобби, еще никого не усыновили. — Лицо Ребекки больше не было счастливым.

Пришел папа и сквозь зубы процедил:

— Кэти возвращается в Западную Вирджинию. Оставила для нас послание у гостиничного администратора. Она раздумала.

— Что значит, она раздумала? — Ребекка вскочила, с грохотом отодвинув стул. — Она ведь сама этого хотела. Говорила, что так детям будет лучше. — По щеке ее скатилась слезинка. Иногда одна слезинка врезается в душу сильнее, чем ручьи слез. — Как это понимать?

Папа подошел к окну, стал смотреть на реку Миссисипи.

— Я позвонил Ионе, подумал, вдруг он в курсе. Она ему звонила, просила заехать за ней в аэропорт. Сказала, что не будет встречаться с детьми. Не будет ничего подписывать. Раздумала. Полагаю, каждый из нас предчувствовал что-то в этом роде.

Это из-за меня, угрызалась я. Крутила-вертела маму в мыслях, то ли да, то ли нет, вот и сглазила. Докрутилась.

Снова вошел седой дяденька, глаза у него были грустные.

— Сожалею. У вас, по-моему, хорошая дружная семья. Но подобные осечки случаются.

Он мог говорить что угодно, я-то знала, что осечка произошла по моей вине.

Все молчали, заговорили только уже в машине.

— Ваша мама сама не знает, чего хочет, вот что я вам скажу, — заключила Ребекка, помогая Бобби перебраться на переднее сиденье.

— Нас не засыновили, да? — поинтересовался он.

— Бобби, ты уже мой сын.

— Меня тозе нада засыновить. И меня-а-а, — рыдал он.

Энди смотрел на дорогу, положив руки на колени.

— Что еще от нее можно было ожидать, никогда ни с кем не считалась, — сказал Мика.

Папа выехал с парковочной площадки.

Я больше не боролась с головокружением и звоном. Так мне и надо. Я заслужила, чтобы моя глупая голова разболелась.

— Может, ей Руби отсоветовала, или этот ее Марксон. — Папа побарабанил пальцами по рулевому колесу.

Ребекка смотрела в окошко.

— Мама эгоистка. И другой никогда не станет, — добавил Мика.

— Она просто не смогла совсем от нас отказаться. Ей стало слишком больно, — предположила я.

— Как же, размечталась. — Мика состроил скептическую гримасу и потрещал суставами пальцев. — Ей главное — по дружкам своим бегать, на фига ей надо, чтобы мы, такие-сякие, путались у нее под ногами.

— Все, хватит уже про маму, — сказал папа и сам же продолжил: — Я должен был это предвидеть, что она никогда не позволит Ребекке вас забрать. Как я мог ей поверить? Глупец.

— Однако позволила же она их растить, а? — Ребекка по-прежнему смотрела в окно. — Растить — это сколько угодно, а чтобы я стала им законной матерью, ни в какую.

— Мама ненормальная, — не унимался Мика. — И к тому же алкоголичка. А всем известно, что алкоголики существа непредсказуемые.

— Прекрати же наконец, — одернул его папа.

— Не трогайте маму, папа расстраивается. Верно? Наш лихач папа. — Мика свирепо смотрел в папин затылок.

Ребекка сидела очень прямо, такая вся несчастная, и такие трогательные, похожие на ракушки уши, и беззащитная длинная шея.

— Мика, я сказал, заткнись, черт тебя возьми, — грозно произнес папа.

Мика продолжал сверлить взглядом папин затылок, задиристо вскинув подбородок. Видимо, ему хотелось, чтобы взгляд его был таким же ощутимым, как удар.

— А что такого, папа? Я действую тебе на нервы?

Съехав на обочину, папа заглушил мотор и обернулся.

— Вылезай, живо.

Мика пожал плечами, притворившись, что ничуть не испугался. Они отошли в сторону, и папа дал себе волю. Он яростно жестикулировал, он орал диким голосом. До ушей моих донеслось:

— …такое безобразное отношение!

А Мика был готов стереть папу в порошок, мелкий-мелкий. Он неистово тыкал пальцем в сторону машины, я разобрала часть фразы:

— …не заслуживаешь ее, вообще никого не заслуживаешь…

Резко развернувшись, Мика кинулся к машине, а забравшись, скрестил руки на груди. Он тяжело дышал, щеки горели.

Папа весь сгорбился, я испугалась, что он сейчас упадет. Он вытер глаза, потом выпрямился и тоже залез в машину.

— Ладно, едем домой. Я очень устал.

Бобби сразу заскулил:

— Ты сказал, молозеное. Ты сказал, всех засыновят, а потом молозеное.

Тут плечи Ребекки дрогнули, и раздались всхлипывания. Никогда не видела, чтобы она так плакала.

Бобби обнял ее лицо ладошками:

— Не плакай, мама. Не нада мне молозеное. Пасти меня.

— Прости меня, Ребекка, — медленно проговорил папа.

Она ничего не ответила.

Припарковавшись, папа сразу выскочил и торопливо зашагал к крыльцу. А мы остались, словно надеялись, что, если еще тут посидим, все волшебным образом изменится.

Мика наклонился к Ребекке. Лицо его смягчилось, взгляд потеплел.

— Ребекка… прости меня, мне очень жаль.

Она обернулась:

— Я знаю, Мика. Я понимаю… больше, чем ты думаешь.

— Не бойся, мама, — сказал Бобби. — Я всех-всех засыновлю.

Он повернулся ко мне, расплывшись в улыбке. Мне захотелось крепко обнять этого неугомонного чертенка. Сию секунду.

Мы вылезли из машины, гораздо медленней, чем забирались туда перед поездкой. Из окошка выглянула мисс Дарла, державшая на руках Софию.

Я махнула ей, мисс Дарла махнула в ответ, потом еще лапкой Софии. Я кое-как добрела до спальни и бухнулась на кровать, прямо в новом платье. Я теребила цепочку мисс Дарлы, стараясь не прислушиваться к плачу Ребекки, доносившемуся из ее комнаты. Я услышала звяканье льда о стенки стакана. И сразу резко села, сердце мое готово было выскочить из груди и из комнаты. Но сама я не могла никуда выскочить, безмерно устала. Раскрыв кулон-лошадку, я вытащила бумажку. Развернув этот миниатюрный свиток, прочла: «Листки бумаги не любовь, это всего лишь листки бумаги».

Я снова улеглась и мгновенно уснула. Мне снилась мама, она оторвала меня от Ребекки. Ребекка кричит, зовет меня. Я выдираюсь из маминых рук, рвусь назад, к Ребекке, но мама не отпускает, тащит прочь. Чем дальше меня оттаскивали, тем громче звучал голос Ребекки. Когда я проснулась, рядом стояла настоящая Ребекка, с тарелочкой, на которой лежали два воздушных лимонных пирожных. Ребекка села на кровать, поставила тарелочку на покрывало, и мы, не произнеся ни слова, стали лакомиться.

Когда от этого чуда не осталось ни крошки, Ребекка сказала: