Кэтрин Мадженди - Над горой играет свет

…Я вытерла щеки, мокрые от слез. Все-таки я безнадежная дура, нечего сказать, разревелась как маленькая. Вот и хорошо. Открыла шкаф. Платья на плечиках, как дневные тени и вечерние небеса, как тихая заря и меркнущий закат, а любимого красного нет, в нем она умерла. Вытащив синенькое, приталенное, зарылась в него лицом, вдыхая мамин запах. Вверху на полке стояли две коробки из-под обуви и шляпная. Я стащила их вниз. Там лежали письма, фотографии, мамины записочки, рисунки Мики, самые первые, камушки, которые мы притаскивали ей с ручья, мои детские бантики. Их я отложила, их я точно заберу к себе в комнату.

Я глянула на туалетный столик и словно воочию увидела маму: глядя в зеркало, она расчесывала свои длинные черные волосы. Комната наполнилась невидимыми облачками «Шалимара». Я сделала несколько глубоких вдохов. Мамина красота непреложна. Мама умерла в пожилом возрасте, но для меня она останется живой и молодой, жаждущей жить. В моей памяти она навсегда останется женщиной, которая гораздо моложе меня самой.

И все-таки мне было интересно, какой бы она стала в старости. Если бы мы жили вместе, и я тоже постепенно бы старела, и в конце концов разница в годах уже ничего бы не значила.

Я подошла к столику, взяла в руки фотографию в серебряной рамке. Ту, где мама позирует перед аппаратом, приоткрыв губы, на руках у нее я, новорожденная. Я знаю, что на обороте папиным почерком выведено: «Букашечка Кэри, 14 августа 1957. Какие мечты ее ждут?» Пятьдесят один год миновал с той поры как одно мгновение. И всего лишь несколько из этих лет я провела с мамой. Прекрасное ее лицо, полное неукротимой прелести, теперь стало неподвижным. Я так и не смогла уяснить, чего ей недодала судьба. Она и сама этого не понимала, не понимали и все остальные из любивших ее людей. Все сплетенные воедино события и годы снова и снова говорят об этом.

Я глажу пальцами мамино лицо. И свое. Мама крепко меня обнимает, и моя жизнь только начинается. Ставлю фотографию рядом с розой из садика миссис Мендель. Может быть, миссис Мендель хотела хоть немного развеять мамину печаль этой розочкой. Оторвав один лепесток, прячу его в кулон мисс Дарлы. Именно то, что должно в нем храниться, розовый лепесток цвета маминых губ.

Мой взгляд натыкается на конверт, затиснутый под рамку зеркала, на конверте мое имя. Руки дрожат, когда я его вскрываю.

Дорогая Вирджиния Кейт. Я надеялась, что ты приедешь. И раз ты читаешь это письмо, значит, ты все-таки приехала домой. Наверное, это означает, что у тебя нет ко мне ненависти, что ты, возможно, даже все еще любишь меня. И я увижу тебя откуда-то оттуда, где окажусь, и я смогу потихоньку ласково потрепать твои волосы, как маленькой когда-то. Знаешь, говорить как надо я не очень умею, но теперь, когда ты взрослая, может быть, поймешь, что мне пришлось сделать? Может, теперь ты сумеешь меня простить, и я смогу успокоиться. Будь уверена, здесь, дома, ты найдешь все то, что тебе нужно было найти для полной ясности. И тогда ты тоже сможешь успокоиться.

Чтобы унять горячее пощипывание в глазах, я зажмуриваюсь, мне нужно до конца прочесть ее распоряжения. Все. Складываю письмо и прячу в карман. Потом долго смотрю на мамин портрет. Думаю о бабушке Фейт и о маме. Возможно, обе они неспроста позволили детям покинуть дом? Хотели уберечь от судьбы, от неких невообразимых тягот? Я уже знаю, что прочту все, что хранилось в коробках из маминого шкафа, и рассказ мой еще не завершен, он продолжится.

В комнате и тепло и прохладно. Запах «Шалимара» становится очень настойчивым. Ветер внезапно (я даже испугалась) ерошит мои волосы, потихоньку, ласково. Я никогда не сомневалась в том, что существуют духи. И с какой стати мне вдруг перестать в них верить?

— Ма-а-ам? — зову я.

Ни слова в ответ. Только короткий порыв ветра, от которого на миг взвились в танцевальном па занавески, и она ушла, поплыла вверх, вверх, и вот уже никого рядом, а ведь только что я ее чувствовала. Точно чувствовала. Клянусь.

Я оттащила к себе в комнату часть того, что хотела забрать к себе. Потом вернулась за остальным, плавно кружась, поворачиваюсь, и еще один оборот вокруг своей оси, медленно-медленно. Потом выхожу и захлопываю дверь.

Опять я в своей спальне. Гора конвертов, папок и самых разных предметов на кровати изрядно выросла. Я кладу руки на все это прошлое. Ладони снова горячие, и их опять слегка саднит. Что выбрать?

Что мне лучше вытащить, а, бабушка? Давай подсказывай, тебе лучше знать, что мне теперь нужно.

Так-так, снова зазвучали голоса и шорохи. Зажмурившись, смахиваю застарелую пыль. Прижимаю ладонь к чему-то, на что нарочно не смотрю.

Призраки зовут меня по имени, все громче, голоса их все ближе. Голоса их совсем как живые. Наверное, я схожу с ума. Это оттого, что мне тут одиноко до невозможности. Кто-то идет по дому, кто-то меня окликает.

Словно даже не призраки, не горные духи. Всамделишные голоса.

— Ви, ау! Приветик!

— Она где-то здесь.

— И вы все тут жили?

— Надо же, почти ничего не изменилось.

Стук подошв о половицы, ближе, ближе, и вот уже топают по моей комнате. Я не могу поверить собственным глазам. Все трое прикатили. Даже Мика! Я кидаюсь их обнимать с воплем:

— Неужели это правда?!

Братья шутливо корчат рожи, будто им досадно, что я так бурно радуюсь. После приветственных объятий мы слегка отступаем назад, улыбаемся, изучая друг друга. Они осматриваются.

— Что это за фигня, черт возьми? Что это все означает, Ви? — Мика ткнул пальцем в сторону вещей, разбросанных по кровати и по полу. — Ворошишь прошлое, снова витаешь в облаках?

— Она постоянно в них витает, без этого никак, — ввернул Энди. Вид у него шкодливый, как у мальчишки. Мы все снова дети — дом вернул нас в детство.

— Ты похожа на чучело, сестренка. Халат нацепила прямо на шорты и майку, причем на мятые шорты и майку.

— И что? — Я глянула в зеркало и увидела не возрастную тетку, а глупо ухмылявшуюся девчонку.

— Так вот какой он, ваш дом. А это твоя комната. — Бобби смотрит по сторонам. — Я все пытался представить, где же вы все раньше жили.

— Да, Бобби, это наш дом. — Я обвожу комнату рукой, охватывая взмахом и маму.

— Пойдем, покажу нашу с Микой комнату, — предлагает ему Энди.

Я слышу по коридору гулкий топот их ног, взрослых, не детских, это напоминает мне папины шаги.

Я улыбаюсь Мике:

— Надо же, ты здесь.

— Ну да, я здесь. — Сдвинув в сторону разбросанное, он плюхнулся на кровать.

— Даже не верится.

— Это почему же?

Я смотрю на Мику как на безнадежного тупицу.

— Ты сказал, что никогда сюда не вернешься.

— Так и сказал?

Я плюхнулась рядом с ним:

— А то ты не помнишь.

Он пожал плечами. Из соседней комнаты донесся безудержный хохот.