Халлгримур Хельгасон - 101 Рейкьявик

Я — пожилая китаянка, быстро еду сквозь синюю тьму, и из нее торчит кусочек ногтя, который царапает воздух. Да. Я в своей жизни ничего путного не нацарапал. Вся моя жизнь — такая вот царапина в воздухе. На следующей станции она оборвется.

С какой-то дури я выхожу на той же станции. Иду за китаянкой по весьма религиозному эскалатору. На каком-то газетном углу я смотрю, как она исчезает в толпе, как точка в плотном тексте. Я прихожу в себя и сажусь на стул на тротуаре. Каким-то непостижимым образом мне удается заказать пиво. После одного стакана с меня слетает китайское наваждение и прилетает мое старое «эго». После четырех стаканов и четырех звонков по телефону мне удается достать мою венгерку. Голос еще более радостный, чем я опасался. Мама сказала бы: «Бойкая девчонка». Невольно представляю их вместе на свадьбе. Она назначает мне встречу сегодня в десять вечера в баре. Святый Халлдоре Кильяне! Надо, что ли, записаться на интенсивный курс, обучающий тому, как производить приятное впечатление. Но вместо этого я остаюсь сидеть под открытым небом на какой-то кочке, истекая потом под кожанкой, и хлебаю пиво. За соседними столиками — какие-то ароматические свечки. Какие-то люди с сигаретами. Как будто это прямо что-то такое особенное. Здесь умопомрачительный шум. Ревущие машины — гробы на колесиках на четыре посадочных места, — а на тротуаре бесконечный показ мод. Я провожаю взглядом задницы — одну за другой. Успеваю разглядеть две беструсовые. Бритва в Амстердаме. А зубная щетка скоро будет в Будапеште. Мне надо быть гражданином мира. Пришел цветочник, какой-то венесуэльский механик с кислой улыбкой, и я собрался купить Катарине розу, но он не подходит к моему столику. Вот зараза! Как ни крути, я всегда останусь самим собой. Хотя я и несносен.

Хотя я и несносен. Все прямо сговорились затащить меня в этот бар с каким-то алкашиным названием. «Пер транки». На пути туда я оказываюсь в давке на узкой улице, с трудом протискиваюсь мимо двадцати шести бигсайзовых грудей, которые выглядывают из дверей, полуголые. Секс-бизнес здесь не так высоко развит, как в Амстердаме, но проститутки шикарнее и почтеннее, и вид у них не такой потаскушный, иные могли бы запросто баллотироваться на пост президента Франции. Я рад за французский народ, что у него есть такие большие груди, и я в отличном настроении иду на свидание со своей интернеточкой. Заглядывать в секс-шопы, однако, не рискую — из опасения при выходе нарваться на Кати. «Ах, вот ты какой!» — по-венгерски. Женщины ведут себя так, словно секса в мире нет, только разве что в момент их оргазма. Что неудивительно, поскольку они свои причинные места могут увидеть только в зеркале с какого-нибудь извращенческого ракурса. Мы же — напротив: весь день у нас в карманах болтаются эти ключи. «Женщины против секс-индустрии». Зашибись! Святая Хофи допустила до себя Трёстов хвостик. Помню его в бассейне. Невелика птица. Причем неперелетная. Все же я стараюсь выкинуть из головы Трёстов член, прокладывая путь сквозь эту разношерстую толпу на пешеходной улице в Париже. На свидании с венгерской обалдэйшн он не к месту.

I’ve Been Through the Desert on a Horse with No Name. [341] Я переехал пустыню на безымянном коне (англ.) — из песни «А Horse with No Name» группы America (1971).

Когда я наконец дошел до бара, то опоздал на десять минут, и вся кровь у меня прилила к своему средоточию: сердце колотится, а все остальное обмякло, как будто между ног положили кусок теста. Я — Блин, только вместо «б» у меня «X» — для Храбрости. И сейчас, когда я вращаю очками, а вместе с ними и головой по сторонам, меня больше не зовут Хлин Бьёрн. Бар желтый, как фильтр. На маленьких круглых столиках стоят лампы под красными абажурами в белый горошек, «сладенькие», как сказала бы Хофи.

Возникают волосы. И: Хай! Она ниже ростом, чем я думал. Кати. Катенок. И все же, когда она улыбается мне прямо в лицо, у меня внутри — 6,2 по шкале Рихтера. Чтобы поцеловать ее, мне приходится наклониться, и я быстро подставляю губы, как-то по-детски нетерпеливо. Она отпечатывает на каждой щеке по мощному венгерскому поцелую.

— So you are Blinur? [342] Значит, ты — Блин? (англ.).

Она права. Два дружка за столиком, male и female, [343] Мужского и женского пола (англ.). меня несколько разочаровывают. Я здороваюсь с ними, прежде чем улучаю момент рассмотреть груди, которые целый год были сокрыты от меня по ту сторону экрана, Сети и океана. Оценить их объем трудно, синяя футболка просторная, хотя ее перерезает ремень от сумки наискось между волшебными бугорками, как ремень безопасности. Не могу сказать, прошиб меня горячий или холодный пот, а моя первая сигарета трясется, как сиденье в автобусе. Пока она растолковывает своим ровесникам причину моего появления в этом мире, я пытаюсь расслабиться и жду первых чисел. За нее можно дать 50 000. Нет, 60 000. Венгерский язык как бы промотан задом наперед. Это слушательный язык, а не разговорный. Слова выходят у них не изо рта, а из ушей и уже оттуда залетают в рот. Они берут все свои слова обратно. Ее друзья — какой-то «балласт». Жутко неинтересный контингент. Какой-то шахматист в очках, как у Элвиса Костелло, и чемпионка по плаванию (ц. 3500) с подкожными подушками на плечах. Похоже, что они — семейная пара. Интересно, какие шахматные фигуры вынырнут из нее. Однако мне по-странному приятно слушать их язык-конструктор, и я гашу недокуренную сигарету, чтоб зажечь новую, которая не так сильно трясется, скорее, мелко дрожит, скорее, включенный вибратор, чем сиденье в автобусе. За тем, как Катарина Хербциг огубливает свои слова, следит целая летающая тарелка с «Unun». [344] Unun — название исландской панк-группы конца 1980-х-начала 1990-х гг. Ее губы похожи на губы французской актрисы, которая играла в «Синем»: [345] Часть трилогии польского режиссера Кесьлевского: три фильма, в названиях которых фигурируют цвета флага Франции «Красный», «Белый», «Синий»). глядя на них, забываешь, для чего человеку вообще даны губы.

— Have you been to Paris before?

— A? — очухиваюсь я.

— Have you been to Paris before?

— No.

— How do you like it?

— I like it. Now. [346] Ты раньше бывал в Париже? — Нет. — Как он тебе нравится? — Он мне нравится. Сейчас (англ).

У нее черные волосы. Прямые волосы. До плеч. У нее карие глаза. У нее прямой нос. У нее вычищенные зубы. У нее на лице ни грамма косметики. У нее на щеках ямочки. Она бойкая. Она смеется. Она какая-то вся здоровая и правильная, но вместе с тем озорная. Она курит сигарету «Салем», которая появляется между ее тонких пальцев как бы из ниоткуда. У нее под глазами и на носу веснушки, похожие на шоколадную крошку на каппучино. Она прелесть. Нет, она красивее, чем просто «прелесть». Она — черноволосое солнце. За нее можно дать 60 000, 70 000, 80 000, 90 000… За нее можно дать целый заем из банка (а выплачивать потом всю жизнь). Она — сокровище.