Юрий Издрык - Двойной Леон. Istoriя болезни

Я вспоминаю также мемуары многочисленных диссидентов, которых в брежневских психушках глушили сульфазином, пытаясь хоть таким способом втолковать им истинность марксистско-ленинского учения. Я вспоминаю все это и покрываюсь липким вонючим потом. Вот оно, секретное оружие фрау Де — химический Фау-2. Фау-2 от фрау Де. Чтоб камарадо Щезняк не дергался.

— Вы, похоже, не слушаете, — доносится сквозь туман голос Николая. — О чем-то своем думаете?

— Знаете, что такое сульфазин? — без всякого перехода спрашиваю я.

— Как не знать, знаю. Паскудная штука. А вам что, тоже прописали?

— Да. Сегодня.

— Ну, понятно. Начинают они с небольшой дозы, чтоб проверить реакцию. Потом каждый день ее увеличивают. Потому что всяк реагирует по-своему — кто с первого раза коньки отбрасывает, на кого по-настоящему действует только вторая доза, а кто только после третьей скопытится. Препарат хитрый — начинает действовать спустя 10–12 часов после инъекции. Так что сразу ничего не почувствуете. Под утро только поймете, проняло или не проняло.

— На меня, — продолжает Николай, — подействовала только третья доза, когда я наивно успокоился, думал, все обойдется. Зато как подействовала! Ходил настолько заторможенный, что не соображал, где нахожусь. Да и «ходил» — громко сказано. После укола у меня еще неделю ноги не сгибались. Даже на унитаз сесть не мог — хоть стоя большую нужду справляй. Ох и намучился! Температура под сорок, боли невыносимые, короче говоря, радости мало.

— На хрена они это делают? Так же буйных психов утихомиривают.

— Ну, психам они такие лошадиные дозы колют, что куда там…

— К тому же, насколько мне известно, этот препарат вообще официально не разрешен к применению.

— Его давно запретили, — неожиданно произносит гипертоник.

Но как же его могли запретить, если официально его никогда и не разрешали? Запретить его означало бы приоткрыть грязные тайны отечественной карательной психиатрии.

Оставалось только надеяться на Бога.

Сегодня дежурила горбатая, низенькая медсестра в очках с толстыми линзами — самая приятная изо всех. Пройдя все остальные процедуры, я стал умолять ее не колоть мне проклятый сульфазин. Однако она только сокрушенно мотала головой — не выполнить приказ фрау Де было смерти подобно. Жива была еще память Майданека, Освенцима и Варшавского гетто. Никто не хотел рисковать.

— Ну, хорошо. Тогда, может, вколете мне минимальную дозу? Какая вам разница? А в журнал запишете все, как полагается.

Не знаю, послушала она меня или нет, втягивая в шприц желтоватую жидкость. По крайней мере, посоветовала:

— Укол очень болезненный. Прикладывайте к этому месту бутылки с теплой водой — быстрее рассосется и быстрее подействует. Наберите в бутылки горячую воду и прикладывайте. Вколоть вам снотворное?

— Да нет, давайте лучше таблетки. Выпью их попозже, а то проснешься в критическое время с четырех до пяти — тогда уж точно не заснешь, будешь долго склеивать обрывками нервов разодранный рассвет.

— Знаете, вы просто супер, — сказала отчего-то она (хоть кто-то оценил мою доморощенную квалификацию), — но таблетки вам придется выпить в моем присутствии — так Дарья Юрьевна распорядилась.

— А-а, понял. Борьба с потенциальным дезертирством, — говорю, наблюдая, как она протягивает мне целую груду таблеток. — Это все мне?

— Дарья Юрьевна назначила, выходит, вам. Запейте.

— Ничего, — спокойно проглотив все сразу, отвечаю я. — Очень вам благодарен.

— Если ночью что-нибудь понадобится — заходите, я дежурю.

— Еще раз спасибо. Спокойной ночи.

Но на спокойную ночь надеяться нет приходится. Исколотая и без того задница разучила еще одну разновидность боли, поэтому, не откладывая дело в долгий ящик, я сразу набрал горячую воду в бутылку из-под минералки и улегся поудобней, подогревая таким образом свой боевой дух, сконцентрированный, как и у всех профессиональных беглецов, в ягодицах. Надо любой ценой продержаться, иначе кердык. Оставаться всю жизнь евнухом в этом гареме евнухов мне не улыбалось.

— Главное, не волнуйтесь, — подбадривает меня Николай. — Если до пяти утра не возьмет — считайте повезло. Сейчас десять. Часов через семь все будет понятно. Мы еще немного болтаем, проклиная на все лады местные порядки, я пытаюсь даже пересказать сюжет Кена Кизи, однако у меня по-прежнему проблемы с памятью и концентрацией, а мои слушатели слишком упрощенно воспринимают аллюзии и ассоциативные ряды старого хиппи, поэтому разговор продолжается без энтузиазма и вскоре затухает.

Но чуть погодя кто-то решает оживить его снаружи — за дверью раздаются шум и крики, что-то звучно падает на пол, слышен топот многих ног. Что это — приступ белой горячки, драка за наркоту или, может, алики и наркоши пошли стенка на стенку? Мне не хочется отрывать задницу от теплой бутылки, но Николай, как легальный сотрудник, выглядывает за дверь.

— Наркотики. Кто-то передал парню ширку. А тот сдуру вогнал в себя весь дозняк и с концами — асфиксия, паралич дыхательных центров, лежит синий, как труп. Откачают, конечно. Ему хорошо бы сейчас под капельницу. Гемодез, физраствор, глюкоза — утром был бы в форме. А они одну химию натравят на другую. И так всю дорогу. Выйдет отсюда инвалидом — печень, почки. По сути, они просто калечат людей. Выведут из кризиса, притормозят на пару дней, чтобы покой в отделении не нарушал, а дальше — кому ты на фиг нужен. Она мне говорит — хочешь, закодирую тебя на месяц, на год? Иди в задницу со своим кодированием. Что я, зомби какой, что ли? Еще недельки две витаминчики попринимаю и домой. Ну его…

Я достаю затычки и засовываю их в уши.

— Что, уши болят, — спрашивает Николай.

— Да нет, просто так, чтоб шум не мешал, — говорю я. И укутав как следует одеялом себя и бутылку, готовлюсь спать.

— А… — понимающе роняет он, скосив взгляд на нашего храпуна.

Большинство моих здешних снов, проходящих под знаком Химической Звезды, вещь не слишком приятная. Я все время как будто пребываю в действительности, но в действительности неуловимо параллельной к настоящей. Иногда они настолько сближаются, что я могу часами разговаривать с женой, которая пришла проведать меня, о наших проблемах, о том, как лучше все устроить, о нашем будущем; и вдруг какая-то мелочь — небрежно вбитый в стену гвоздь или дырка на чулках подсказывают мне, что это всего лишь сон. Тогда я напрягаю всю оставшуюся волю, просыпаюсь и начинаю разговор сначала. Но и на этот раз какая-то деталь бросается в глаза, запоздало свидетельствуя, что усилия напрасны, смехотворны и излишни. Транквилизаторные видения явно потешаются надо мной, все время подсовывая ребусы из разряда «найди отличие». Рано или поздно я нахожу, но возвращение в реальный мир, как правило, оказывается фиктивным и фальшивым. В конце концов, меня достают эти издевательства, и я решаю, что так как во сне со мной настоящим ничего непоправимого не случится — я волен делать все что угодно. Первой приходит на ум мысль о самоубийстве с помощью «Дедова» кипятильника. Оголяю провода, втыкаю их в розетку. Однако заботливые адепты Ордена Химической Звезды именно в этот момент вырубают электричество, оставляя меня ни с чем.