Сергей Пономаренко - Я буду любить тебя вечно

Роман переступил через порог и устремился к лестнице. Эхо болезни, слабость, проявила себя на пятом этаже. Пришлось ему снизить темп, и не спеша подняться на седьмой этаж. Перед ним оказались чуть ободранные, слегка обрисованные белые двери, на которых карандашом запечатлен номер 707, - за ними проживала Маринка. Он немного постоял, чтобы успокоить дыхание. За дверью размеренно скрипела кровать, и работал телевизор.

- Валяется, телек смотрит, а кто к сессии будет готовиться?! - с нежностью подумал Роман и постучал. Скрип на мгновение утих, возникла тревожная пауза, которую прервал стук, снова пауза и долгий скрип, в несколько этапов.

- Наверное, спала, и я ее разбудил, - подумал он. Через вечность Маринка осторожно открыла дверь. Она была в помятом тонком халатике, через который виднелось розовое голое тело, с растрепанными волосами и испуганными глазами. Роман отстранил ее и влетел в комнату с диким радостным криком.

- Всем стоять! Руки за голову! Проверка документов! - радостный в самом начале крик в конце перешел почти в шепот. Вместо соседки по комнате Вали обнаружился коренастый мужчина кавказкой национальности средних лет. Он крепенько сидел на стуле, в расстегнутой на груди рубашке, через которую виднелась чаща черных волос, слегка подернутых сединой. На столе стояли: неполная бутылка шампанского, коньяк, фрукты, зелень, открытая коробка конфет и два граненых стакана.

- Э-э-э. Каа-кие документы? Слюшай друг, ты кто такой? - мужчина говорил с сильным акцентом. - Влетел, накричал, нарычал. Э-э-э. Что ты себе позволяешь?! Садись, выпей, - и он налил в один из стаканов коньяк, - узнай как дела, что нового в стране и на полях, а потом задавай вопросы.

Роман стоял остолбеневший и молчал, впрочем, он просто не знал, что в таких случаях надо говорить. Маринка пришла в себя первой. Она просто сказала:

- Познакомьтесь, это Роман… Роман мой друг, он только что из больницы, - тут она указала на мужчину, - а это Вазген… тоже мой друг, он очень мне помог…

- Э-э, это совсем другое дело. Садись, джан, выпьем, поговорим. Такой молодой, а уже врач! - он протянул руку, не вставая со стула, Роман автоматически ее пожал и тут же демонстративно вытер ладонь о свои брюки.

- Очень приятно, - все же по инерции, растерянно произнес Роман. Хотя, что здесь приятного, проклятая культура опять выперлась, где не надо. Тьфу на него! - Я не врач, а больной, поэтому лежал в больнице, - почему-то посчитал необходимым пояснить кавказцу.

- Э-э. Такой молодой, а уже больной. Пльохо, очень пльохо. Съешь этой зелени, тархун называется, и этот гранат - все пройдет. Никогда болеть не будешь, никакая болезнь к тебе не подойдет. Возьми этот сыр, настоящий овечий, соленый, как сама жизнь, и у тебя прибавятся силы. Выпей коньяку, и жизнь заиграет в тебе, и не будешь ты таким бледным и худым, - он говорил доброжелательно, но как с ребенком, с оттенком внутреннего превосходства.

В какое-то мгновение Роману стало казаться, что он спит, и все это ему снится.

«Очень плохой сон, и он мне совсем не нравится!» - подумал он. Реальность кричала ему в лицо, и он задохнулся от боли в сердце. Уязвленное самолюбие заявило о необходимости немедленно уйти, и его бросило в потливую дрожь, но рассудок требовал неоспоримых фактов, предлагал спокойно разобраться, а сердце просто ныло, искало компромисс. Отодвинув всех оппонентов, на передний план вышла злость.

«Да, я бледный, худой после полумесячного нахождения в больнице, да и в жизни не похож на Ван-Дамма и Сталлоне. Я всего на три сантиметра выше Маринки, но мне только 19 лет, и я могу до 25 лет вырасти, еще как вырасти, могу нарастить себе такую мускулатуру!

Но дело не в этом. Эх, Маринка! Ведь я тебя так люблю!» - мысленно произнес речь Роман и вдруг выкрикнул, запинаясь, к своему ужасу даже заикаясь, чтобы «кацо» выметался из этой комнаты вон, иначе… И тут он закашлялся.

Вазген продолжал улыбаться, сидя на стуле, противно так улыбаться, как улыбаются только подлецы. Он вопросительно посмотрел на Маринку.

- Э-э, Марина. Ты пригласила меня к себе в гости. Я твой гость, а у нас гость - это святое. Какое право имеет этот сопляк, влетевший без всякого приглашения, командовать у тебя? Маринка м о л ч а л а.

Роман, почувствовав, что вновь обрел нормальный голос, выкрикнул:

- На каком базаре торгуешь гвоздикой, кацо?

Глаза у кавказца сузились, но он спокойно ответил, все также сидя на стуле:

- Э-э! Что ты все время кричишь, э-э-э, Рома. Не поговорил, не узнал человека, а уже плюешься!

- Это вы,… ты со всеми традиционно знакомишься через постель, кацо-генацвале!? - Роман указал на смятую, наспех прикрытую кровать Маринки. - Я тебя не знал и знать не хочу, кацо! Эх, Маринка, Маринка…, - продолжил свою речь Роман, и повернулся к девушке. Но тут Маринка заплакала и выскочила из комнаты прочь.

Роману в голову стукнула кровь, и, уже ничего не соображая, он бросился на продолжающего спокойно улыбаться Вазгена. За свою жизнь он ни разу не дрался: один раз его, правда, били на улице, но это дракой не назовешь. Кавказец вскочил и, легко увернувшись, оказался у него за спиной. Ужасная боль пронзила печень, и Роман рухнул на колени. Вазген с участием произнес:

- Э-э. Не надо на колени, друг - это лишнее. Может, ты хочешь поцеловать мне ботинок или что-либо другое? - издевательски захохотал он. Роман резко вскочил и попал головой ему в живот. Тот отлетел к стенке. Роман схватил бутылку со стола, размахнулся, целя ему в голову, но в это мгновение страшная боль от удара левой пронзила солнечное сплетение. Парнишка согнулся и только успел увидеть летящее колено навстречу лицу. Страшная боль, слабо хрустнувшая переносица, боль закрыла глаза. Еще удар, и красная карусель закружилась быстро-быстро, поплыли белые мухи. «Неужели снова пошел снег?» - подумал Роман и потерял сознание.

Пришел в себя в темноте, на полу возле балконной двери. Все лицо разбито, кровоточил нос, нижняя губа. Соленый привкус крови чувствовался во рту. В голове шумело, перед глазами все кружилось и переворачивалось. Почувствовал тошноту, предвестницу приближающей рвоты, но не успел подняться и добежать до туалета, как его вырвало. Послышался тревожный голос Маринки: «Роман, где ты?»

Представил себе, как она находит его в таком состоянии, лежащего в блевотине собственного производства, через силу поднялся, добрался до лестницы. Света на лестничной площадке не было сто лет. Когда уже находился на этаж ниже, снова услышал нежно зовущий голос Маринки: «Роман! Где ты, отзовись! Роман!». Чуть было не отозвался, но потом передумал.

«У меня все-таки есть характер. Да и вид неважнецкий», - подумал он. Когда стало немного лучше, зашел в один из жилых блоков, умылся над пожелтевшей треснутой раковиной и спустился вниз. Прошел мимо пораженной его видом вахтерши, небрежно бросив на ходу: «Мои документы можете оставить себе на вечную память. Они мне больше не потребуются!»