Сергей Пономаренко - Я буду любить тебя вечно

Вышел с тоскою в душе, невидимая нить продолжала крепко связывать его с этим местом, и он не в силах был ее разорвать.

Пошел быстрым, на сколько это было можно, шагом, прочь от общежития. В голове теснились мысли, образы, слова, воспоминания, но все заслонял образ Маринки. Одновременно чувствовал горечь унижения и потерю чего-то очень важного для себя, тревожную тоску сердца и такое ощущение, как будто прикоснулся к чему-то грязному, гадкому.

Вспоминал глаза Маринки во время последней встречи, такие ясные, лучистые, искрящиеся любовью к нему, и ту растрепанную Маринку в помятом халате, которая м о л ч а л а, с которой расстался всего несколько минут тому назад.

Идти Роману было некуда. Боль душевная, равно как и физическая, смешалась в нем с обидой, ревностью и самоуничижением. Неплохой получился коктейль, только чересчур горький, хмельной для него, и Роман решил его разбавить. Вернулся на проспект Науки, где в киоске взял коньяк «Десна». Затем по Феодосийской вышел на детскую площадку, на которой они не раз сиживали вечерами с Маринкой, когда он ее провожал. Чуда не произошло - в бутылке оказалось обычное фальшивое пойло, лишь с легкой имитацией под коньяк.

Фальшь окружала его вокруг - в любви, дружбе, магазинах, прессе, на радио, телевидении.

Его послушный интеллект в утешение вынес на гора бессмертный афоризм Ларошфуко:

«Друзья мне не надоедают никогда, друзья мне изменяют иногда, а недруги мне просто надоели, их постоянство - сущая беда!»

Но Роман не поддался утешениям интеллекта и, в свою очередь, огорчил его: «Раньше надо было не мозги забивать всякой литературной дрянью и сентенциями, а бицепсы и трицепсы качать, чтобы сейчас не ходить с разбитой мордой». Интеллект обиделся и спрятался.

Сделав большой глоток той дряни, которая находилась в руках, он выкрикнул: «Меняю стерву на хорошего врага». Голос, тонкий и жалобный, одиноко проблеял это в окружающую пустоту и смолк. Несмотря на то, что никто не ответил на это предложение, ему стало стыдно за «стерву», относящуюся к Маринке, - он густо покраснел. По крайней мере, так ему показалось.

На душе было противно и хотелось совершить что-нибудь безрассудное, головокружительное, противоречащее логике и рассудку. Вновь вернуться в общежитие и «разобраться» с кацо? А если все повторится, и его вновь вышвырнут за двери?! По всей видимости, это был не самый лучший вариант безрассудства и отнюдь не храбрость - вновь подвергнуться побоям. Тогда что бы такое совершить?!

Роман в отчаянии всматривался в темноту, которая скрывала общежитие, где проживала изменщица Маринка. Боль в сердце усилилась, было такое ощущение, что в него воткнули гвоздь, стрелу, кинжал, одним словом - ранили. Ранили прямо в сердце. Раненое сердце…

Роман вдруг вспомнил, что уже слышал это выражение - раненое сердце. Где, когда и в связи с чем?! Интеллект - отходчивый парень, все же вернулся, и не сам, а приволок за компанию в о с п о м и н а н и я: Лысая гора, дед с козами, майская ночь, которая лечит раненое сердце.

Нахлынувшие воспоминания немного отвлекли от сердца боль. Роман пришел в себя, обнаружил, что по-прежнему сидит на детской площадке, совсем один, а в бутылке осталось меньше половины.

«Хоть этот коньяк и фальшивка, но он здорово бьет в голову! - с одобрением подумал он. Теперь знал и без деда, что такое раненое сердце. Взглянул на циферблат часов - девять часов сорок пять минут вечера тридцатого апреля, - через два часа начнется первая майская ночь. Роман знал, где проведет эту ночь или, по крайней мере, часть ночи - вперед, наверх, на Лысую гору!

Про себя Роман решил: «Если дед обманул, и никаких приключений не будет этой ночью, то вернется днем, выдерет у деда бороду, спилит рога у черного цапа и напьется Чернушкиного молока».

Прошло довольно много времени, пока Роман взобрался на Лысую гору. На этот раз он не стал подниматься по лестнице, а пошел напрямик, карабкаясь по крутому склону, цепляясь одеждой за колючие кустарники. Полная луна тихо ныряла в пестрых, с рыжеватым оттенком, ночных облаках, освещая все вокруг обманчивым светом. Тишина казалась вязкой и неприятной. Он специально закашлялся, чтобы спугнуть тишину. Как бы ему в поддержку донеся звук поезда, проходящего вдалеке, и он ободрился.

Несмотря на темноту, Роман узнал ту самую дорогу, по которой не так давно гулял с Маринкой, но теперь он был совсем один, притом весь перепачканный грязью из-за ночного подъема по крутому склону. «Эх, Маринка, Маринка…»

В нем проснулась злость на всех и вся - на вероломную Маринку, на испачканную одежду, на сырую скользкую землю, а, больше всего, на собственную дурость, заставившую притащиться сюда ночью. Тут, кстати, вспомнил о своей твердой, просто несгибаемой воле и перестал корить себя.

Вдохнул полной грудью ночной воздух, закашлялся уже по настоящему, выпятил грудь, распрямил плечи и ощутил себя готовым к предстоящим приключениям. Все его снаряжение состояло из двух коробок спичек и зажигалки, добытых в коммерческом ларьке.

Здравый смысл, а может, и трусость гнали его вниз с этой горы. И тут здравый смысл спросонок выдал очередную порцию - «не знаешь броду, не ходи по воду». Роман цыкнул на него, и тот на время затих.

Метрах в пятидесяти от дороги высилось тонкое дерево-столб, отражающее свет луны полированной плешью отсутствующей коры, и от этого безжизненно светящееся. Роман сошел с дороги и подошел к нему. Это было то самое дерево, на которое они с Маринкой обратили внимание во время своей прогулки. Только сейчас на самой его вершине виднелись три привязанные куска материи - по краям темного цвета, а посредине - белого. Роман только подивился чьему-то чудачеству - желанию увековечить себя, даже таким способом. Заметив тропинку, уходившую вверх на небольшой холм, к деревьям, пошел по ней. Тропинка, взобравшись на холм, круто бросилась вниз, в густую темноту оврага. Оттуда пахло сыростью, плесенью, ужасом ночи и неизвестности. Немного поколебавшись, чуть дольше вечности, все же начал осторожно спускаться, тщетно пытаясь осветить себе путь слабым язычком пламени зажигалки.

Было довольно скользко. Неверное движение - и Роман заскользил вниз по склону оврага, тщетно пытаясь за что-нибудь зацепиться. Овраг, судя по тому, сколько времени он скользил, пока не упал на дно, был очень глубоким, может, даже метров двадцать. Внизу было совсем темно, деревья, растущие здесь, как будто образовывали своими кронами что-то вроде защитного экрана лунному свету. Роман приподнялся с земли, тупо соображая, зачем ему все это надо. Затем вспомнил Маринку, и боль захлестнула его сердце. Подъем на Лысую гору и спуск в этот овраг на собственном заду привели его внешний вид в такое состояние… короче, в столь поздний час - до первого милицейского патруля. Притом, назад для него пути не было - больница закрыта, а к родителям появиться в таком виде - значит довести их до инфаркта. Он стал пробираться к противоположной стене оврага.