Стивен Келман - Пиджин-инглиш

Убейца перестал, только когда мимо проехал полицейский фургон. Прямо застыл, а лицо перепуганное. Я видел в бинокль. Вся Лощина замерла, так рты и пооткрывали. А потом бросились врассыпную.

Бухие отморозки принялись кидаться жестянками в полицейский фургон. Машина притормозила, отморозки притихли, подумали, их сейчас арестуют. Фургон поехал дальше, и алканы обрадовались, будто войну выиграли. Прикольно. Бинокль — вещь полезная, все как на ладони.

Лидия весь день разгуливала в своем попугайском костюме и даже спела попугайскую песенку для Агнес. Малышке понравилось, ее смех накрывает, как морская волна, ты тоже принимаешься хохотать и никак не можешь остановиться. Агнес теперь умеет говорить «Гарри». Она все наши имена теперь знает — мамино, папино, бабушкино и сестры. И даже свое имя выговаривает. Ей очень нравится. Раз сто по очереди повторила, как зовут нас всех. Умереть не встать!

А вот «Харрисон» Агнес выговаривать не захотела, как мама ни старалась. Только «Гарри». Но мама ничуть не рассердилась. Улыбалась от уха до уха.

Агнес:

— Гарри!

Мама:

— Умница, радость моя!

Я:

— Не так громко! Как бы у меня уши не отвалились!

Агнес:

— Гарри!

Гарри — ее любимое имя. Оно прямо не сходит у Агнес с языка. Она все его повторяла, пока телефонная карта не кончилась.

Агнес:

— Гарри! Гар…

Жду не дождусь, когда Агнес выучит все слова. Сколько я ей всего расскажу! И первая история будет про человека с искусственной ногой. Он сидел в самолете неподалеку от меня. Нога была деревянная, но ботинок на ней — самый настоящий. Перед тем как уснуть, он отстегнул свою ногу и отдал жене. А немного погодя жена тоже уснула, держа ногу на руках, словно это ребенок. Я глядел и представлял, что она — мама этой ноги.

Если потерял ногу при жизни, на небесах она снова вырастет. Чесслово, Агнес понравится моя история!

Сегодня службы в церкви не было, потому что кто-то разбил окно и написал на стене мерзкие слова. Мистер Фримпонг чуть не плакал. Он обожает церковь больше нас всех. Мама крепко обняла его, чтобы приободрить. У него даже кости захрустели.

Мистер Фримпонг:

— Бессмыслица какая-то, вот что. Ну ни к чему нет уважения.

Я поначалу даже обрадовался — надоело распевать церковные гимны. Они всегда одни и те же, и нет рядом Кофи Аллоти, некому переиначить слова, чтобы стало смешно. Да и церковь-то не настоящая. Это просто комната в центре «Юбилей» за молодежным клубом. Служба там проходит только по воскресеньям, а все прочие дни недели в этом помещении старики играют в бинго. Каждому бы хотелось, чтобы мокрое пятно на крыше представляло Иисуса, но на самом деле оно смахивает на беспалую руку.

Окно разбили, и решетка не остановила. Всю стену исписали громадными буквами ППЦ. Дерек все старался их стереть, а они не стирались.

Мама:

— Что такое ппц?

Мистер Фримпонг:

— Кто знает? Какой-то ихний шифр. Бред собачий.

Я им не сказал, что на самом деле значит ппц, — притворился, что не знаю.

Мистер Фримпонг:

— А камеры видеонаблюдения их записали?

Дерек:

— У них лица были закрыты. Они уроды, но не дураки.

Вот почему мама не разрешает мне куртку с капюшоном — чтобы лицо не закрывал. А мне это ни к чему — лицо закрывать, главное, чтобы уши не мерзли. Терпеть не могу, когда мама называет меня вруном.

Окно словно какашками вымазали, но на самом деле видно было, что это давленые «Сникерсы». Форма очень уж правильная, и орехи торчат. Никто не повелся.

Я:

— Мы можем ходить в настоящую церковь, где хоронили мертвого пацана. За угол свернуть, и ты на месте.

Мама:

— Это неправильная церковь.

Я:

— Как так?

Мама:

— А вот так. Они поют другие гимны. Не те, что мы знаем.

Я:

— Так выучим их. Может, они лучше.

Мама:

— Ничего не лучше. Мы их не знаем.

Я:

— Ничего не понимаю. Та церковь — настоящая. Там хоронили мальчика. Что в ней плохого?

Мама:

— Просто это не та церковь, вот и все.

Мистер Фримпонг:

— Проклятые католики. Хотят нас всех заразить спидом, чтобы заполучить обратно нашу землю.

Все равно не врубаюсь. На той церкви крест. Значит, она правильная?

И еще не въезжаю, зачем постоянно петь гимны. Время от времени можно было бы и на «джембе» сыграть или просто помолиться. Бога, наверное, уже достали все эти песнопения, он их миллион раз слышал. Наверное, потому и устраивает землетрясения. На его месте я бы четко сказал: спойте мне что-нибудь новенькое, а то не поздоровится. Неужели вы, люди, такие ленивые?

Я:

— Может, принести из дома бинокль? Я сбегаю. Глядишь, улики какие обнаружим.

Дерек:

— Не стоит, Гарри. Я все это уберу.

Но я тут точно ни при чем. Если бы меня приняли в Лощину я бы им рассказал про Бога, может, даже спас их души. Хорошая компания — она ведь не только хулиганством промышляет. Добрыми делами тоже можно заняться. Там, где я раньше жил, Патрик Кюффур, я, Кофи Аллоти и Эрик Асамоа обязательно делали что-нибудь полезное, к примеру, относили пустые бутылки из-под колы обратно в «Хижину Самсона». А однажды мы помогли папе Патрика Кюф-фура утеплить дом — собрали с улиц картонные коробки, разодрали на части и пустили в дело. В награду получили большую бутылку фанты, устроили состязание, кто выпьет свою порцию быстрее, и потом хором рыгнули. Получилось не хуже, чем у лягушки-быка, чесслово. Доброе дело — это же здорово, все тебе помогают, и вознаграждение тебя ждет. Рассказал бы кто-нибудь Лощине про добрые дела. На худой конец, я сам готов.

Лидия:

— Держись от них подальше, они хорошему не научат.

Я:

— А твоя Микита научит? Вечно лезет ко мне со своими засосами, а ты помалкиваешь.

Лидия:

— Это другое. У девушек все по-другому, тебе не понять. Тебе нужны настоящие друзья, а не шпана. А Микита просто кривляется, не принимай близко к сердцу.

— Если бы Господь видел, что ты творишь, он бы забрал у тебя глаза. Не собираюсь быть твоей собакой-поводырем, когда ослепнешь. Саму тебя посажу на поводок, и привет, поминай как звали.

Лидия:

— Это была краска.

Я:

— Ничего подобного. Кровь.

На шмотках точно была кровь, потому-то сестра и залила их отбеливателем. Мы оба это знаем. Ложь разделила нас, она раздувалась, пухла, росла, пока не лопнула, как пузырек слюны. Рано или поздно пузырьки обязательно лопаются.

Лидия:

— Не возникай, Харрисон. Это была кровь Микиты, понял?

Я:

— И как же она туда попала? Микита порезалась? Не заметил.

Лидия:

— Это не та кровь. Это женская кровь. Не понимаешь ни хрена, а лезешь! Убирайся!

И она захлопнула дверь маминой комнаты у меня перед носом. Из-за двери донеслись рыдания. С ума сойти. Рад бы ее успокоить, но пусть это послужит ей уроком. Если нарочно поступаешь плохо, это куда хуже, чем по ошибке. Ошибку можно исправить, а дурные поступки (если сам понимаешь, что они дурные) потихоньку разрушают мир вокруг тебя, словно ножницы камень. А я не хочу разрушать мир вокруг.