Кэрри Фишер - Хуже не бывает

Хотя Дорис хотела всех выгнать, чтобы Сьюзан «побыла в тишине, наедине с собой, пришла в себя», этого ей хотелось меньше всего, она предпочитала общество постоянному самокопанию и контролю, тому, что Крейг называл «синдромом мозгоковыряния». Ей хотелось общаться с людьми. С нормальными людьми, чья нормальность была неоспорима и непоколебима. Она надеялась, что они повлияют на нее. А если и это не поможет, что ж, по крайней мере, у нее будет компания.

Сьюзан обнаружила, что если рассудок уходит так далеко, то возвращается он довольно долго. И если он каким-то чудом вернется, это уже не будет прежний рассудок. Но захочется ли вам вернуть прежний, после того, как он изменил вам и полностью изменил вас?

Конечно. Кого мы пытаемся одурачить? Сьюзан больше всего на свете хотела, чтобы все стало прежним. Чтобы она похудела и вообще. Неважно, как.

Но врачи сказали, что, возможно, она уже никогда не получит обратно то снаряжение, с которым жила прежде. Ту привычную игрушку позади ее глаз. Которая возвращала ей мир с его особым порядком вещей, разум, что всегда находил странную точку зрения, с которой она смотрела на жизнь. Разум, защищавший ее от обвала чувств, помогавший справиться с ними с помощью бесконечных объяснений или беззаботной игры слов. К тому же она представить не могла, на что способен ее разум теперь, когда он не полностью принадлежит ей.

Хойт по-прежнему жил в гостевом домике, а Крейг то в своей комнате, то в квартире Ангелики, так что Сьюзан вернулась к жизни если не в братской любви, то близко к тому.

Мать предложила ей пожить в пляжном домике в Санта-Барбаре, чтобы они с Хани провели последние недели лета вместе. Он стоял между океаном и железной дорогой, большой белый дом с несколькими верандами, выходящими на пляж. Постоянный шум прибоя временами перекрывали одинокие гудки поездов, следующих от Сан-Луис-Обиспо до Лос-Анджелеса. Дважды в день проходил поезд, название которого Сьюзан нравилось больше всего: «Звездный экспресс» – как название мюзикла. Он курсировал по побережью от Сиэтла до Сан-Диего и обратно, и почти всю дорогу из его окон был виден океан. Иногда до Сьюзан доносился его гудок, она считала, что это самый прекрасный на свете звук. Звук, помогающий сосредоточиться, собраться с мыслями и понять, куда они могут тебя завести, пока ты спишь. У нее не было необходимости прямо сейчас на чем-то сосредоточиться, на звуке или чем-то другом, и унести это с собой в ночь. Блуждания и так уже завели ее слишком далеко, к третьему или четвертому кругу ада. Лучше всего позволить этой штуке немного отдохнуть. Видит бог, она и без того через многое прошла.

– Теперь пора отдохнуть, пусть все немного уляжется, – заявила Дорис, которая каждый день навещала дочь. – Поезжай и подумай, что делать дальше. Когда твой отец бросил меня, я пала духом. Если бы не родители, меня бы уже не было. Хотела бы я, чтобы мама могла себе позволить предоставить мне пляжный дом, чтобы отдышаться и оценить, каким курсом следовать, когда мои раны заживут и я буду готова к полету.

Сьюзан, нахмурившись, с тревогой посмотрела на нее.

– Но мы не можем себе этого позволить. Ни ты, ни я, так что…

Дорис беспечно помахала маленькой рукой.

– Ах, дорогая, это не будет стоить нам ни гроша. Я одолжила его у Мелани Бауэр, помнишь ее?

Все еще хмурясь, Сьюзан покачала головой. Дорис раздраженно посмотрела на нее.

– Конечно, помнишь. – Она старательно замотала бледную шею ярким шифоновым шарфом. – Она играла… ох, где же она играла? В общем, ты ее узнаешь, как только увидишь. Не теперь, разумеется, теперь она выглядит ничуть не лучше меня. А у меня подтяжек поменьше. Но она очень много снималась в пятидесятых. Не слишком удачно, но работа у нее была всегда и получше, чем у многих. Она была не дура, подцепила самого Ричарда Эддингтона. Ты ведь помнишь его, дорогая. – Это был не вопрос, но Дорис помолчала, ожидая какого-нибудь ответа от дочери.

Но Сьюзан была занята раскладыванием таблеток – желтые с желтыми, розовые с розовыми, а голубые с голубыми.

– Ты не слушаешь. Ничего, я приду в другой раз, и мы…

Сьюзан изумилась этому неожиданному стоическому заявлению матери.

– Нет, слушаю. Просто я сортирую лекарства. – Она показала на маленькие аккуратные кучки таблеток. – Видишь? Они приводят меня в порядок ночью, а я их – днем. Что-то вроде «ты мне, я тебе».

Дорис в замешательстве посмотрела на дочь. Затем ее лицо вдруг сморщилось. Она беспомощно пожала плечами, и ее глаза наполнились слезами.

Сьюзан вздрогнула, как от удара.

– Клянусь! Я слушала! Ты рассказывала, что она вышла замуж за парня по имени…

– Дело не в этом, – выдавила Дорис, борясь с эмоциями. – Когда я думаю о твоей маниакальной депрессии, я просто… – Ее глаза обратились к небесам за помощью, она обмахивала рукой покрасневшее лицо.

Нервно глядя на мать со своего насеста на кровати, Сьюзан попыталась укрыться за кучей таблеток.

– Мам, – несчастным голосом произнесла она, – мы ведь уже говорили об этом. Я сейчас в норме. Правда.

Дорис запустила руку в большую стеганую сумку и начала сосредоточенно копаться в ней.

– Знаю, ты не любишь, когда я волнуюсь, но я ничего не могу с этим поделать. Когда я думаю о том, что ты унаследовала это от своего ужасного отца, то прихожу в бешенство. – Отыскав платок, она высморкалась.

Сьюзан смотрела на нее, застыв от напряжения и ковыряя кожу на большом пальце ноги.

Дорис была права, Сьюзан не любила, когда мать волновалась. Но не только она. Никто не любил. Если Дорис пускала слезу, то вскоре все вокруг начинали хлюпать носом. Она не может допустить, чтобы это случилось. Тем более сейчас. Когда она только начала устанавливать контроль над собой. Устанавливать свой закон. Свой собственный закон. Закон леди Сьюзан Вейл, направляющей себя в нужное русло. Она не слишком надеялась справиться с этим, но сложно практиковаться в самоконтроле, если кто-то всхлипывает у твоей кровати.

– Мне надо было выйти за Ника Мэннинга, – печально продолжила Дорис. – Единственного мужчину, который любил меня ради меня самой, к тому же он был импотентом, а это достоинство, уж поверь! И он бы оставил мне состояние. – Вытерев глаза, она подошла к мусорной корзине и выбросила мокрый платок. – Но я была так молода и…

Сьюзан села на корточки:

– Мам, кажется, ты говорила о каком-то доме в Санта-Барбаре.

Тупо посмотрев на дочь, Дорис обрадованно моргнула.

– Ах, да, дом! – Она просияла и всплеснула руками. – Я не сказала тебе, там есть бассейн! И четыре спальни! Хватит места для троих гостей и хозяина!

Сьюзан обнаружила, что теперь ее меньше трогают люди и события. Ты можешь добавить воды и взболтать любовь, если эта вода – не слезы. Но теперь, когда она плыла к другому берегу своих недоразумений, то обнаружила, что хочет одного – изо всех сил двигаться вперед, окунуться в прохладные волны и плыть по течению.