Владимир Корнилов - Демобилизация

— А что? Ничего пьеска! — подхватил Крапивников. — Читали, Борис Кузьмич?

— Нет, — не понял Курчев.

— Гости, — хмыкнул Бороздыка. — Лучше бы уж назвал месячные или еще точнее.

— С кем не бывает, — усмехнулся Крапивников. — Но репризы там прелесть. Как это:

— И вовсе не так. Вы, Юочка, учше бы пг'очьи стихи Эхнатона. А эти вы запомнить не в состоянии.

— Бог мой, чего тут запоминать?! Он же стащил из «Трех сестер». Старшая, Маша, без конца твердит:

«У лукоморья дуб зеленый…» — сказал Бороздыка.

— Нет, нет, не говорите, — запротестовал Крапивников. — Все-таки зерно он протащил. Начальник не может быть хорошим человеком. Власть портит людей. Это зерно он протащил.

— Ну, зерно ему склюнут, — сказал Бороздыка. — А названием выдал себя. Языка ведь не знает. Гости!..

И тут как раз ввалились Сеничкины.

— Салют!

— Привет!

— Дай облобызаю, — галантно обнял Крапивников Марьяну и демонстративно поцеловал ее в губы.

— Давно не чмокались, Юрочка, — усмехнулась та.

— Здравствуй, Танька. Мы разводимся, — повернулась к картавящей женщине.

— В добг'ый час.

— А ты как здесь? — строго спросил Сеничкин лейтенанта. — Нечего тебе тут делать. Написал, что я велел?

— Здравствуй, Боренька, — отталкивая мужа, кинулась на шею лейтенанту Марьяна. — Мы с ним разводимся!

Курчева она тоже поцеловала в губы, и он, хотя и сам выпил, услышал запах спиртного. Но ему были приятны ее пухлые и одновременно плотные, а теперь еще и холодные с мартовского мороза губы.

— Бросьте лизаться, — сказал доцент. — Ну, ну. Не дразни солдата. Ему в казарму назад.

— Я в городе ночую, — огрызнулся Борис.

— Выпивки не принесли, а у нас кончилась, — сказал Крапивников.

— Мы, Юрочка, с банкета. Я хотела украсть бутылку, но бывший супруг не дал.

— Не смешно, — скривился доцент.

— Кто защищался? — спросил Бороздыка, ревниво относящийся ко всем соискателям.

— Витька Поздеев.

— Христопродавец.

— Ну, уж вы слишком. Немного есть, но на полного Искариота не тянет, улыбнулся Сеничкин.

— Точно, Искариот, — засмеялась Марьяна. — И зря бутылки не утащили. А то целых три часа: Чернышевский, Чернышевский, и еще этот, как его, Варфоломей…?

— Зайцев, — подсказал Бороздыка. — Тоже сволочь.

— Ну, зачем же так, — улыбнулся Крапивников. — Игоруша сегодня перебрал. Борис Кузьмич многовато принес.

— Гуляет армия, — буркнул доцент. — Ты что, демобилизовываться раздумал? Почему не пишешь? Я же говорил.

— Он уже написал и весьма толково, — сказал Крапивников.

— Это что? Про обозника? Лучше бы, как Витька, про Чернышевского написал, раз языков не знаешь.

— Ненавижу Чернышевского, — вмешался Бороздыка.

— Почему же? Примечательная личность, — возразил хозяин.

— Никогда не читала, — влезла в разговор Марьяна. — Помню только, что чем-то от него веет.

— Духом кассовой бойбы.

— Христопродавец, — повторил Бороздыка.

— Какая тебя сегодня муха укусила? — удивился хозяин. — Славянофилы, Ига, хорошие люди, но и западники тоже.

— Нищие духом! — Игорь Александрович пытался себя взвинтить.

— Да. Дон-Кихот бый написан в Суздайе.

— Ига, сбавьте пены и найдите себе какую-нибудь женщину, а то ваша озабоченность из всех дыр лезет, — не выдержала Марьяна. Она на дух не переносила Бороздыку.

— Уже нашел. Повернулся, так сказать, к востоку, — усмехнулся Серж.

— Я бы поговорил с тобой, — насупился Бороздыка, вытащил из кучи сваленных пальто свое демисезонное и вдруг, повернувшись к Курчеву, точно был его начальством или научным руководителем, повелительным голосом спросил: — Вы идете, лейтенант?

— Иду, — от неожиданности Курчев тоже взял шинель.

— Куда? — обняла его Марьяна. — Уже в Тьмутаракань?

— Да нет. Я сегодня в «коробку». Твоя свекруха меня шуганула.

— Денег попросил? — вызвав злобный взгляд доцента, усмехнулась она. Не надейся. Это министр так… расчувствовался…

— Брось язвить, — сказал жене доцент.

— Нет, не денег, — улыбнулся лейтенант. — Просто мы выпили по поводу послезавтрашней смерти.

— Каждый за свое? — полюбопытствовала Татьяна.

— Примерно. — Курчеву не хотелось порочить родственника. Он уже насовывал на себя шинель и торопился в «коробку». Времени было половина одиннадцатого.

— Заходите завтра, — сказал Крапивников. — Сегодня у меня шумно. Поговорить не удалось.

— Завтра — вряд ли. Завтра у меня многое решается, — ответил Борис.

— Что у тебя? — спросил доцент. Он примостился у печки, где прежде сидел художник.

— Прошение написал.

— Эх, не так действуете, лейтенант, — улыбнулся Крапивников. Пропадет рапорт. Застрянет в нашей бюрмашине. В таких вопросах лучше на собственные силы рассчитывать. Мне лично известно около четырехсот честных способов демобилизации.

— Ну, завел! — скривился Бороздыка. Он уже стоял в дверях.

— Ничего, подождешь. Дай поучу молодого человека. Вы, Борис Кузьмич, холостой, так что для вас все подходит. Вот, скажем, способ первый. Вы пишете командиру вашей части: я, такой-то, возмущенный наглым разбоем французских колонизаторов, проливающих мужественную кровь вьетнамского народа, призываю всех офицеров нашего полка отдать в фонд сражающегося Вьетнама шесть месячных окладов.

— Браво, — сказал Серж. — Кащенко обеспечено.

— Да, не годится, — вздохнула Марьяна. Доцент молчал, словно его здесь не было.

— А без Кащенко ничего не выйдет, — улыбнулся Крапивников, несколько обескураженный слабостью произведенного эффекта. — Все четыреста способов через это учреждение. Без того — служить двадцать пять, как при Николае Палыче.

— А чего-нибудь другого нет? — спросил Курчев.

— Есть. Но тут вам придется ждать праздников, поскольку на послезавтра торжества не намечены. А вот перед первым мая вы приходите в зал, садитесь в первом ряду и поднимаете портреты Ленина и Сталина. Когда вас вызывают в «Смерш», вы с невинным видом отвечаете, что вас давно уже берет досада, почему это президиум сидит спиной к портретам. Вам жалко президиум и хотите, чтобы он тоже посмотрел на них.

— Ну, это уже не Кащенко, а Казань, — печально вздохнул Серж.

— Спасибо. Только меня уже и без того вызывают, — сказал Курчев. — Я написал Маленкову.

— Тогда понятно, — вздрогнул доцент, вспомнив, как ждал Ингу у Кутафьей башни.

— Что тебе, Лешенька, понятно? — не удержалась Марьяна. — Ты просто ему завидуешь. Знаете, — она, как в переплясе, развела руками, приглашая всех участвовать в изобличении мужа. — Смешно, но мой бывший супруг завидует Борьке. А, Алешенька?!

— Завидую, завидую.