Владимир Корнилов - Демобилизация

— Иди врать. Какой ты татарин?! Не похож.

— А фамилия? А плешь видишь?

— Фамилия не татарская, а от курчёнка. А потом они не плешивые. У них борода плохо растет, а волосы густые. У тебя плешь от старости.

— Спасибо.

— Точно. Ты вон какой — слепой, лысый и толстый. Китель расставлять надо.

— Угу. Чего еще?

— А ничего… Плохая у тебя комната. Обстановка — людям показать совестно. Москвич, называется. Интеллигенция!

— Угу, — повторил Борис, понимая, что за руганью начинаются слезы, а за слезами жалость и нерегулируемые поступки. Девушка все еще ему нравилась и его не укололи «слепой, лысый и толстый». Но она ему нравилась не настолько, чтобы броситься на нее очертя голову, и загубить жизнь себе и ей. Он понимал, зачем она пришла. Это была последняя ее попытка, проба, что ли, чтобы не казниться потом. Инженер Забродин был красив, не лыс и не слеп, разве что не худее Курчева, но что-то было, видно, в нем не того, раз девчонка сбежала в пятницу с объекта и тайком пробралась в эту оклеенную газетами комнатенку.

— Ты извини меня. У меня клей сохнет, — соврал он и вышел в кухню поставить на газ чайник.

«Может, Степанида уже вернулась, — постучал в комнату соседки. Познакомлю их и живо намахает Вальку».

— Извини, — повторил, возвращаясь в комнату и отодвигая к стене стол, чтобы было где развернуть обои.

— Дай помогу, — сказала девушка.

— Измажешься.

— А ты гимнастерку дай, — и, не дожидаясь помощи лейтенанта, сама откинула крышку чемодана, вытащила из-под толстовских томиков хлопчатобумажную гимнастерку и отцепила от нее почерневшие серебряные погоны с вовсе черными скрещенными пушками.

— Отвернись.

— Нет, — зевнул Курчев, следя с интересом за ней и думая, что теперь ее даже с помощью соседки отсюда не выкурить.

— Ну и смотри на здоровье, — покраснела девушка, расстегнула и сняла кофту. С открытыми руками и плечами она не выглядела такой худой, и грудь, прикрытая новой голубой комбинацией, казалась крепче и больше.

— Ничего, впечатляет, — улыбнулся лейтенант.

— Ты старый, — девушка всунула голову в гимнастерку. — Коротко. Брюки возьму, — сказала, оглядывая свою черную длинную юбку, лишь наполовину спрятанную под хлопчатобумажным хаки.

— Халат возить надо, — не выдержал Курчев и пошел за чайником.

Девушка, не снимая красных ботинок, натянула бриджи, потом сняла юбку и повесила вместе с кофтой в шкаф. Бриджи были ей широки и она, заправив в них гимнастерку, перепоясалась узким брючным ремнем.

— Чем не Швейк? — подмигнула вернувшемуся лейтенанту.

— Английский новобранец. — В бриджах и гимнастерке молоденькая монтажница нравилась ему куда больше.

«Влип ты, парень», — сказал себе.

Девушка работала легко и быстро, прихлопывая узкие белые полосы обоев к стене, продевая их под электрическую проводку и выстригая.

— Ничего, а? — спросила, когда первая стена от двери до окна была готова. — Только белыми зря. Вот те, с полоской, — кивнула на рулоны, сложенные на шкафу, — лучше были.

— Темно здесь, — сказал лейтенант.

— Ничего не темно. Тюлевые повесишь, снаружи не видно, а свету не мешает.

«Совсем влип», — снова подумал Борис. Ему нравилось, как она работает, споро и весело. Он не успевал на полу намазывать полосы.

— Сдвигай мебель. Здесь короткие надо, — сказала девушка и присела на корточки, проклеивая между окон и за трубами парового отопления. Штаны на ней пузырились, но все равно она была стройная и ладная, и оттого, что они работали вместе, стала ему ближе.

— Вторая готова! — крикнула девушка, подражая артиллерийским командам.

— Шальная, — сказал, отодвигая шкаф к двери.

— А что — не доволен?

— Мне-то что? А вот Севка обрадуется. Севка был унылый инженер Забродин.

— Высохнет — газету видно будет, — задумчиво поглядела девушка на оклеенную стену, не отвечая на вопрос.

«Поссорились, что ли?» — решил Курчев.

На третьей стене не было ни проводов, ни труб, у четвертой добрую треть занимала дверь и, работая почти молча, лейтенант и девушка быстро управлялись с обклейкой.

— Устала? — спросил он, когда она, откинув локтем выбившуюся из-под заколки прядь, спрыгнула с табурета.

— Нет. Потолок будешь?

— Надо бы, — поглядел он на пожелтевшую бумагу и выпиравшую темную продольную балку. Но на его ручных часах уже было начало десятого.

— Уйду, не бойся, — сказала девушка и развернула на полу следующий рулон.

— А мне-то что?

— Стола, жалко, второго нет, а с табуретки низко, — сказала девушка. В сенях у вас скамья. Принеси.

Он, недоумевая, принес скамейку, и монтажница, сдвинув стол к дверям и уложив скамью одним концом на стол, другим на подоконник, стала, слегка покачиваясь, как гимнастка по канату, ходить по скамье, прихлопывая узкие полосы бумаги к потолку и балке.

— Прямо как в цирке, — усмехнулся лейтенант.

— А тебе что, ученую надо?

— Не рухни, — сказал, передвигая стол и перенося конец скамьи на другой подоконник.

— Вот и вся любовь, — девушка спрыгнула на пол и поклонилась лейтенанту, впрямь как канатная плясунья.

— Сколько с меня? — улыбнулся он.

— С нищих не берем. А эти не нужны? — Она показала на рулоны, свернувшиеся на верху шкафа. — У Севки поклею.

— Бери, конечно.

— Обрадовался, — посмотрела на него девушка. — Отвернись.

Он послушно отвернулся, чувствуя, что сам себе противен, и толком не зная, что ему делать.

— Спасибо. — Это слово он последние два дня повторял на каждом шагу кстати и не кстати.

— Можешь, — сказала девушка. — Мыло дай и воды. Хоть над банкой польешь, а то там соседи.

— Никого нет.

— Ничего, придут. А тебе неловко. Как потом свою интеллигентную водить будешь?

— Да никого у меня.

— Ладно, ври. Я все про тебя знаю. Лей помаленьку.

— Да, правда, никого, — сказал, наклоняя чайник.

— Значит отворот получил. Старый ты, Борька…

— Лысый, слепой и толстый…

— Так точно, — усмехнулась, намыливая руки.

Теперь, сняв армейское и вновь напялив кофту и юбку, она уже не казалась лейтенанту близкой и необходимой, и он шутил вполне свободно. Но неловкость все-таки оставалась.

— Я пойду. Не провожай.

— Ну да, — засуетился, подал ей пальто и напялил шинель на измазанную клеем гимнастерку.

— Фортку только не открывай. Или задохнешься?

Чувство неловкости не прошло и на улице. Сильно похолодало и ветер забрался под шинель и не перехваченную ремнем рубаху.

— Не провожай, — повторила девушка. Она вырвала у лейтенанта связку обоев и впрыгнула в как раз подошедший к дому троллейбус.

— Прощай, Борька, — крикнула и столкнула его с подножки. Попровожались.

Он остался на тротуаре, а девушка, кинув рулоны на заднее сидение, протянула кондукторше мелочь и выпрыгнула на следующей остановке. Обои были ей не нужны.