Андрис Пуриньш - Не спрашивайте меня ни о чем

Диана сидела на раме, я мощно крутил педали и смотрел то на ее затылок, то на улицу.

У магазина остановился.

— Что ты собрался покупать?

— Надо как-то спасать голодающих. Они ведь собрались питаться пойманной рыбой…

Купил копчушек и консервов, две бутылки вина.

Ухнул на это почти до копейки все скопленное за неделю.

— Что за бутылки?

— Вино.

— Ах ты, пьянчужка мой милый, — изучив этикетки, сказала она. — Крепленое дуешь!

— Другого не было, — стал оправдываться я.

— А вообще-то, зачем оно тебе?

— Почему — мне? Другим тоже.

— Вот эта гадость?

Она презрительно усмехнулась, и мы поехали дальше. И как это ни странно, но я уже знал, что не выпью ни капли. И мои друзья тоже не выпьют.

На мостике через Петер-упите резко затормозил.

— Что случилось?

— Ничего, — сказал я. — Что особенного может случиться в наше время?

Достал одну бутылку и бросил в речку.

Она молча посмотрела на меня, и я даю голову на отсечение, что ее глаза в тот миг смеялись.

— Вот так мы и загрязняем окружающую среду, — пробормотал я и выбросил вторую бутылку.

Мы покатили дальше, и на горку, где белая церковь, я въехал неожиданно легко. То ли потому, что был зол, а может, оттого, что груз стал на две бутылки меньше.

Я толкал по песку у самой воды велосипед, Диана тащила авоську с продовольствием, палило солнце, и я чувствовал себя в дурацком положении.

Насколько хватало взгляда как в одну, так и в другую сторону, редкие на пустынном берегу люди, похоже, не занимались больше ничем, как только загорали и купались.

Внезапно из сосенок на дюнах раздался крик:

— Иво-о!

Там стоял Эдгар и размахивал руками.

— Как клюет, старики? — крикнул я. — Рыбы столько, что пришлось всю отпустить? Что-то я ее тут не вижу!

— Клюет обалденно! — прокричал в ответ Эдгар. — Кило копченого окуня! Треска в масле и в томате! Две бутылки вина! И в придачу зубастый малый, чтоб схарчить его без соли в голодуху!

— Угорь берет лучше всего под вечер, — пояснил Яко. — Когда водичка тихая, теплая.

Они удобно расположились в тени сосенок. Поставили палатку. Подготовили площадку для костра. Натащили хвороста. На солнце блестел котелок, надетый на колышек. Была даже натянута веревка, на которой покачивались излишки одежды.

— Вы тут не одни?

— С нами… девушки… Сейчас подойдут.

Они стали вдруг неожиданно галантны. Не «девчонки», а «девушки». Наверняка сказалось облагораживающее влияние Дианы.

Меня прямо-таки поражало, насколько свободно, непринужденно она себя чувствовала. С самого первого момента, как только познакомил ее с Эдгаром и Яко, она мгновенно преобразилась. Она как бы превратилась в школьницу.

Все весело несли разную чушь и дурачились, а я незаметно отошел в сторонку. Они остались втроем. Это же надо! Готов голову дать на отсечение, что ни один посторонний человек не обнаружил бы ни малейшей разницы между нею и нами. И точно так же готов дать голову на отсечение, что ее не обнаружили бы и Яко с Эдгаром.

Диана была моя девушка. Такая же, как я. Такая же, как они. Такая же, как мы.

Послышались голоса, смех.

К лагерю приближались две девушки. Одну из них я знал. Это была Гайда из параллельного класса. Стройная синеокая блондинка, на которую я тоже однажды положил глаз. Мы даже сходили в театр на постановку про Лильома. И сразу же после спектакля умудрились поссориться, поскольку она знала, что она красивая девушка, и потому, очевидно, считала, что все должны думать, как она. Гайде понравился Лильом, и она ему жутко сочувствовала, я же сказал, что терпеть не могу таких людей, которые заставляют других страдать, а потом сами же мучаются. Пусть их сколько угодно мучаются, сказал я, мне наплевать на это. И потому мне больше понравился друг Лильома, тот, с ножом за пазухой. По крайней мере, он хоть других не изводит и сам не переживает. Он какой есть, такой и есть, и уж если пырять ножом, так пыряет, но не отравляет постепенно жизнь другим и самому себе. А она нет: сердце у Лильома доброе. Он хочет быть добрым и в жизни тоже, но не может. Да плевать на его доброе сердце, сказал я. Если он ведет себя как дрянь, то неважно, что он хочет. Возможно, отчасти я так сказал из-за того, что мне понравилась его жена, то есть актриса, игравшая его жену, которой он без конца наносил всяческие обиды.

— Гайду годить — ждать, не уходить, — сказал я Эдгару так, в шутку. — Когда вы поженитесь, будете с Гайдой годить, пока дюжину детей не народите.

Эдгар засмеялся и щелкнул меня по затылку.

— Мало ли кто чего ждет, кто первый дождется и дождется ли… Попроси-ка даму Яко погадать тебе.

— Яко, из какого табора ты ее умыкнул? И как ее звать?

— Марица-Рикикица, — сказал Яко.

Это была смуглая девушка с черными как смоль волосами. На мочках ее ушей бренчали стеклянные бубенчики. По-латышски она говорила с акцентом, и звали ее вовсе не Марица-Рикикица, а Марите.

Я пошел с Эдгаром к морю; там в воде охлаждались бутылки с лимонадом.

Мы выкапывали из песка бутылки, и я украдкой поглядел на Эдгара. Под глазом едва заметно желтело пятно. Мне опять стало стыдно. Стоит мне психануть, и я уже не способен трезво соображать. Если даже и возникла необходимость ударить, можно же было оплеуху пли двинуть в челюсть. Не врага же бил.

Ребята уже поставили донки с колокольчиками, да бросили их без присмотра. Одну донку утянуло в море, и палочка со звонком покачивалась в нескольких метрах от берега.

— Эдгар, так вы к вечеру останетесь без донок.

— Почему? — спросил он.

— Сам погляди! Вон она куда уплыла.

Он побросал в воду бутылки, заорал на меня, чего, мол, я жду, и пулей бросился за донкой. Осторожно потянул и взволнованно прошептал:

— Там что-то есть!

— Да что там может быть! Разве какая-нибудь старая мина.

Вдруг он резко повернулся, перебросил леску через плечо и со всех ног помчался к берегу.

Леска вытягивалась из глубины и выволокла на поверхность длинную черную змею — она подскакивала на волнах, как воднолыжник за катером.

Вытащенный на песок, угорь сорвался с крючка и извивался шагах в пяти от воды, но Эдгар шпарил все дальше, пока не достиг соснячка.

— Эдгар! — закричал я. — Он ползет назад в море!

— Отбрось скорей от воды подальше! — крикнул он и побежал обратно.

Но мне было противно прикоснуться к этому скользкому гаду, и я стал нагребать на его пути песчаные валы, которые он, впрочем, запросто преодолевал.

Эдгар придавил угря к земле и норовил схватить руками, но тот был жутко скользкий и не давался.

— Чего стоишь! Сыпь на него сухой песок! — командовал Эдгар. — Да шевелись же ты! Он ведь точно удерет!

Я сыпал на несчастную змею песок, чтобы у Эдгара не скользили руки. Наконец он высоко поднял угря и, счастливый, сказал: