Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2009)

“„Мир”, „безопасность”, „региональная стабильность”, „предсказуемость международных отношений” — по умолчанию воспринимаются нами как позитивные ценности , хотя давно уже стали вполне коммерческим продуктом, активно торгуемым на международных площадках, — просто мы не умеем ими торговать , по старинке предоставляем эти ценности партнеру без оплаты, а иногда — надеясь на некую „благодарность”, ответные жесты, „взаимность” и прочие глупости”.

“Участие в судьбе „мира и процветания” иных народов, в общем, имеет смысл только в рамках длинных инвестиционных расчетов . Мы не можем требовать от внешней политики, чтобы она стала „ чиста конкретной ”, — это будет чересчур, но она обязана стать хотя бы просто конкретной”.

Михаил Бударагин. Пустые разговоры о ветре перемен. — “Русский Обозреватель”, 2009, 5 мая .

“Все-таки как же удивительно перечитывать воспоминания Юрия Карякина. <...> Карякин — это такой филолог, очень хороший исследователь Достоевского. Был в конце 80-х каким-то там депутатом верховного совета или еще чего-то в этом роде, совершенно не важно на самом деле, как эта тусовка называлась. Не важно потому, что читаешь его, читаешь, о борьбе ихней идеологической за гласность, о спорах про Сталина, о воздухах свободы и постоянно ловишь себя на мысли — а вот ровно в ту же минуту, когда они это все обсуждали, что было с Уралмашем, с ВАЗом, с Магнитогорским комбинатом? Кто там был? Что за люди? Кто владел? Директор? Государство? Начинающая формироваться местная ОПГ? Как, кому и за какие деньги осуществлялись поставки в 1991-м? Кто и как оплачивал сырье? Как вообще это работало и, главное, на кого? Через какие счета шли платежи? Кто их контролировал в 1992-м, например? Какая была законодательная база у этих финансовых операций? Нет ответа. Только разговоры о ветре перемен”.

Михаил Бударагин. Между первым и вторым. — “Взгляд”, 2009, 28 мая .

“„Антихрист” аморален ровно настолько, насколько вообще может быть аморальным художественное произведение. И дело даже не в том, что фильм изобилует сценами насилия, местами неприемлемыми для ленты, которую вынуждены смотреть живые люди, многим из которых бывает от ужасов тошно. Насилие для фон Триера — лишь художественный прием, необходимый только для того, чтобы рассказать о том, о чем в современном западном мире говорить не принято”.

“Оказывается, зло — это не просто преступление человека, который сам по себе добр, но допустил ошибку. Зло — это и есть человек, которому лишь на короткие мгновения удается спрятаться от самого себя. Но мир, говорит фон Триер, очень тонок. Пиноккио протыкает носом нарисованный очаг, любовно вытканная ткань повседневного бытования рвется по швам. За этой тканью мир предстает таким, каким видели его средневековые подвижники. Он омерзителен, жесток и грязен. Свет добывается здесь годами упорного труда, часами непрерывных молитв, веками стремления к совершенству. Как только человек случайно забывает или от горя не может вспомнить об этом, он возвращается к „точке отсчета”, к своей естественной греховности”.

“В Содоме и Гоморре не нашлось ни пятидесяти праведников, ни десяти, ни трех — и это не то чтобы метафора или иносказание. Вероятно, и впрямь — не нашлось. „Антихрист” фон Триера — фильм о том, что ко Второму пришествию праведников может и не остаться вовсе <...>”.

Эрик Булатов. “Не стесняться себя — это самое трудное в искусстве”. Самый серьезный из основателей соц-арта разъяснил суть своего творчества. Беседу вела Екатерина Рогожникова. — “Газета”, 2009, на сайте — 29 мая .

“У меня с поэзией с детства близкие отношения, мне еще отец перед сном обязательно читал стихи, я без них отказывался засыпать. И я на всю жизнь их запомнил, а мне было тогда лет семь, это еще до войны. <...>. Мои близкие друзья были поэтами. Еще в институте — Андрей Сергеев, а потом, конечно, Всеволод Некрасов. У нас с ним какая-то очень серьезная и глубокая связь была. Что-то нас связывало, как будто единая какая-то основа. А у него чувство слова совершенно необыкновенное, это великий поэт”.

“Я был на выставке в музее Сахарова, и это было что-то совершенно отвратительное. Распятый Христос с головой Микки-Мауса — не имеет права художник делать такое безобразие. Не важно, веришь ты или не веришь. Распятый человек — это человек мучающийся, это безнравственно в высшей степени. Важно разделять религию и церковь. Церковь — это человеческая организация, тут художник имеет право иронизировать и возмущаться. Религия — это совсем другое. Издеваться над верованием людей, если ты его не разделяешь, художник не имеет права. Что касается всякой порнографии — мне тоже все это противно”.

Дмитрий Бутрин. Авторское право на службе свободы. — “Свободная среда”, 2009, 21 апреля .

“Напомним, как обстоят дела с авторскими правами на главное произведение автора — книгу с авторским названием „Четыре с половиной года борьбы с ложью, глупостью и коварством”, по воле издателя Макса Аманна в 1926 году переименованную в „Мою борьбу”. В 1946 году права на ее издание в Европе военное командование США, получившие их как военный трофей, передало в Министерство финансов Баварии. В США издатели Гитлера — издательство Houghton Mifflin , более известное благодаря „Законам Паркинсона”, книгам Дж. Р. Р. Толкиена и Филиппа Рота, — издавали это творение десятилетиями, исправно перечисляя авторские гонорары в антифашистский фонд. В Европе же Минфин Баварии использует авторское право на „Мою борьбу” для запрета ее издания за пределами ФРГ. В самой Германии такие публикации запрещены законодательством, в последнее же пятилетие переводы Гитлера на польский, чешский и турецкий были изъяты из обращения именно по иску правительства Баварии — оно в принципе не имеет права выдавать разрешение на публикацию по законам ФРГ, но имеет право запрещать публикации, невозможные легально без воли правообладателя”.

Илья Буяновский. Новая утопия.— “Реальность фантастики”, Киев, 2009, № 1 — 2 < http://www.rf.com.ua >.

“Словом, один час от нажатия кнопки — и мой омар лежит передо мной, теплый, сочный и мягкий. Есть вилка, но я ем руками. Ем, как всегда, наслаждаясь и думая о том, что еда — это как ни крути, а прекрасно. Но иногда меня берет жуть, стоит только мне задуматься о том, что я ем. Я вдруг понимаю, что этот омар никогда не был живым . Он родился уже разделанным и приготовленным и не знал, что есть боль и что есть продолжение рода. В нем никогда не было потрохов, а в его сосудах не текло крови. Но он будто бы настоящий…”