Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 9 2006)

Стакана, налитого Саенкой, хватило Игнату на три года. Потом — бунты, голод, раскулачиванье, колхозы... Сердце его постепенно становилось слабей, пугливей. Перед второй войной с германцами это ослабевшее сердце заметили: дали Игнату — припомнив батьку Григорьева — четвертак.

2

— У нас в городе до сих пор живет ординарец батьки Махно, Петр Захарович З., — сказал как-то отец. — Он, знаешь, в музей краеведческий иногда заходит.

Этого самого З., человека с пугающе ошпаренным лицом, с неестественно вывернутыми багровыми веками без ресниц, ступающего по асфальту медленно и косолапо и живущего на соседней с нами Воронцовской улице, я видел и раньше. С ним никто никогда не разговаривал, дети — даже и подростки — кидались от него врассыпную.

Чтобы показать: после окончания нашего городского музыкального училища и поступления в московский институт он считает меня абсолютно взрослым, отец добавил:

— Двадцать пять лет — от звонка до звонка — оттрубил. Вернулся и — как огурчик. Но самое странное... — Отец чуть поперхнулся, словно понял: этого говорить не следует. — Но самое странное — не в нем, в его приятеле. Я, знаешь, видел их как-то вместе. Ординарец махновский вместе с этим самым приятелем приходил ко мне в театр. “Королеву чардаша” слушал. Потом все орал на улице: “Карамболина, Карамболетта...” Кстати, правильно, без всякой интонационной фальши орал. Так вот. Про этого самого приятеля говорят, будто он с самим Саенко водился. Был такой... Садист не садист... Ну, в общем, изверг Красного Югфронта... — Отец нахмурился. — Так я к чему это? Оказалось, живет приятель ординарца рядом с нашим дедом. Ну, помнишь, когда тебе было лет восемь, мы из дедова городка пешком ходили на хутор. Малая Ардашинка называется...

Я, конечно, помнил. Но почему-то подумал: вряд ли приятель махновца живет в этой самой Малой Ардашинке. Слишком уж мелкий хуторок. А живет он, скорей всего, в рядом расположенном небольшом казачьем городке.

Лето кончалось, пора было возвращаться в Москву. Гуляя по шумному областному, ни днем ни ночью не стихающему городу (и, в частности, по бывшей Воронцовской — ныне Коммунаров — улице), я нет-нет да и вспоминал этого самого З.

З., однако, на улице появлялся редко.

Но вот однажды — перед вечером — он вышел из своего дома с какой-то тарелкой, обвязанной под донцем белым платком. Что это тарелка, можно было догадаться по форме. Из тарелки исходил пленительный творожный дух.

Загребая, как всегда, выкривленными верховой ездой ногами, З. стал спускаться вниз, в речной порт.

Я двинулся за ним.

Шестичасовой катер шел вниз по Днепру и тихо фыркал. Я сидел внутри, в трюме, лишь иногда подымаясь наверх, а ординарец махновский стоял на палубе. Жадно, как вынутая из воды рыба, глотал он речной, секущий губы и нос воздух и ненасытным глазом, обведенным сплошным кровавым веком, косил на камыши.

На пристани казачьего городка я ординарца потерял.

Только на минуту заскочил в “Чайную” выпить стакан вина, который, боясь милицейской выволочки, продавец разливал из синего эмалированного чайника. За эту минуту ординарец исчез.

Куда он мог деться? Поехал в Малую Ардашинку на автобусе, пошел к кому-то в гости?

Выпив еще стакан “Ароматного” (так называли продавцы сорт крепленого, влитого в чайник вина), я про З. надолго забыл.

Вспомнился этот самый ординарец и его приятель (так мной и не виденный) лет через тринадцать-четырнадцать, когда ни отца, ни ординарца — я это потом нарочно узнавал — на свете уже не было.

3

Дивная осень еще только разгоралась. В полях горками бурели неубранные помидоры, меж помидоров и рослого бурьяна проскакивали осмелевшие, словно знающие об отсутствии у охотников патронов и дроби зайцы.

Стоял 1990 год, год народного крика и спеси, год тайных надежд, дикого бахвальства, высоких подлянок.

Уже давно продан был дедов дом, и никого из родственников в городке казачьем не осталось. Так что наезжал я туда в августе — сентябре без всякой цели.

Сойдя в тот день на пристани и не зная, что бы такое вытворить, я стал гулять по причалам. Затем не торопясь добрел до автобусной остановки.

— Слыхала? — брызгалась слюной одна баба над ухом у другой. — Слыхала, чего у нас в Малой Ардашинке творится? Ой, Галю, не знаю, как и рассказать тебе!

— Автобус же йдет... там расскажешь.

Подошел автобус. Вместе с бабами влез в него и я. Народу было — битком. Стояли тесно, и я уже пожалел, что поехал, как вдруг опять услыхал жаркий бабий шепот:

— В Ардашинке милиция с бандой якшается! Ну времена! А людям — все равно! Хоть трава не расти. И писали уже куда следует, и все другое-прочее... Не помогает. Власть районная своими делами занятая ходит. А до областной — не докличешься...

Еще не кончился вытянутый в длину на многие километры казачий городок. Я твердо решил сойти. Сойти, вернуться на пристань, да хоть в чайную...

Кто-то простецки толкнул меня в спину. Я обернулся.

Бывший дедов сосед и дальний, как говорили, родственник, Юхим, которого я не видел лет двадцать и который давным-давно переселился из городка куда-то на хутора, радостно глядел мне в нос.

Присмотревшись, я понял: глаза у Юхима косят, поэтому кажется: смотрит он не в глаза собеседнику — в нос. Но в остальном вид у Юхима был бравый. Даже в потертой тужурке, какие носили когда-то речные шкипера и причальные матросы, и в холщовых бесформенных брюках выглядел он хоть куда.

— Жинка у меня молодая, — перехватил Юхим мой взгляд. — От и держусь. А поехали ко мне? Вина молодого выпьем. Ты, говорят, в Москве теперь живешь. Расскажешь, чего и как. А то у нас телевизор погано показывает. Пески, глушь... А завтра — назад. А?

Юхимов дом, или, как он говорил, хата, стоял в середине небольшого, в две улицы, хутора.

— Столыпин нас сюда загнал, — радостно признавался в чем-то давнем и словно бы запретном Юхим. — С той поры и живем тут. Совсем от мира отбились. Пошли в беседку. Счас жинка вернется, вечерять будем.

Жинка Юхимова оказалась красавицей. Вернее, была когда-то таковой. Хотя и сейчас — а было ей за сорок — выглядела она великолепно. Высокого роста, прямая, в меру бокастая, без всякого бабьего колыхающегося на ходу живота. Одета в модную узкую юбку и серый, с крупными пуговицами жакет, без всякой блузки под ним. Глядела Василина с веселой печалинкой, чуть подымала уголки губ. При этом точеный греческий нос ее на смугловатом удлиненном лице заметно бледнел.