Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 9 2007)

76

Мы погрузили вещи на мою повозку, Изабель села на козлы. Последние жители города — Луис, Мигель и я, — напившись из источника, пошли за повозкой.

Оглушительно пели птицы.

— Скоро придут дожди, — сказал Луис.

Мы оглянулись, и каждый из нас простился с городом.

Прощай, отец.

Прощай, Елисео.

Прощай, Мануэль.

Прощай, Сан-Педро.

Пейзаж казался незнакомым. На том месте, где поднимался город, теперь зеленела пальмовая роща, и сразу над ней открывалось небо. Но я продолжал видеть навсегда запечатленное в моих глазах черное крыло горы, как будто на ее месте воздух сгущался. Я видел лестницы, пересекающиеся, уходящие друг под друга, ведущие к площади на вершине, где поднималась колокольня городского собора. Но теперь некому было сигналить, развернув белый платок.

На высокой галерее по-прежнему стояли двое — старик и мальчик.

Мы уходили по щиколотку в воде. Море пришло и плескалось вокруг кокосовых пальм.

— А знаешь, — сказал Луис, — если пальмы не уйдут на дно, если здесь будет остров, мы сюда обязательно вернемся.

Мигель посмотрел на отца с благодарностью.

77

Но никто не вернулся.

* *

*

Как спросонья, одутловато

Сквозь цитату глядит цитата.

Вот и я тебя назову

Электрическим сном наяву.

То, что пели в церковном хоре,

Я, по глупости, прозевал,

Окунулся в Красное море

И в Венеции побывал.

Эта прошлая жизнь человека,

Та, что тянется с прошлого века,

Окончательно завершена,

Мне отсюда еле видна.

Не робей, окунайся с разбега,

Хорошо набегает волна.

* *

*

На железной кровати урод

Бессловесным заходится криком.

По ночам раздирается рот

В просветленье больном, безъязыком.

Жизнь страшна, как московский вокзал,

И безвкусна, как миска попкорна,

И она, мне Херсонский сказал,

Выносима, пока иллюзорна.

А уроду не нужно огня

В его здравохранительной клети,

Чтобы ясно увидеть себя

В беспощадном, но истинном свете.

Письмо

“На вершинах

Венерианских гор,

Возможно, лежит

Металлический снег”.

Возможно, ученый прав.

Но дух уже не захватывает.

“Плохая физика;

Но зато какая

Смелая поэзия!” —

Сказал Пушкин

По другому поводу.

Возможно, поэт прав.

Но дух уже не захватывает

Ни по какому поводу.

Спрашиваешь,

Что у нас нового?

Все то же:

Чужие вчера

Перешли реку,

Но мы не спали.

Мы давно не спим.

[Ночь Гарри Поттера]

Она вроде разбойничьей приближающейся ладьи

Или там отважной, на ферзя нацеливающейся ладьи,

Хоть горшком назови, только в жаркую печь не клади,

Так бормочет очкарик, пытаясь доплыть до утра.

(Гарри Поттер реальней церетелевского Петра.)

До утра забрасывается и вытягивается сеть.

Какая-то Роулинг ему выбирает смерть.

Он что-то предчувствует, сомневается до поры.

Он уже не уснет от ее креативной жары.

Можно убить злодея, оправдаться перед Творцом,

Дожить до конца истории и увидеть перед концом

Своего творца с обезумевшим женским лицом.

(Катятся в боулинге чудовищные шары.)

Декабрь

Подключение по локальной сети-два.

Сетевой кабель не подключен.

Он подключен, но дышит едва-едва,

Как ты за моим плечом.

И никто ни при чем.

Ты сказала: приснилось вот поутру —

Кошка ест какую-то ерунду.

Отвечаю: встаешь поутру —

Она действительно ест ерунду.

Засыпая, переворачиваюсь на правый бок.

Просыпаюсь с привкусом крови во рту.

Осторожно думаю, есть ли Бог.

Кошка восторженно прыгает в темноту.

[Отрывок]

Я знаю, нам, тебе и мне,

Не встретиться в аду.

Сам по себе, хоть и в толпе,

На Страшный суд пойду.

И ты на тот же Суд пойдешь

И то же обретешь,

Но среди адского огня

Не различишь меня.

[ Praesens ]

Ирине Ермаковой.

В узкой полосе настоящего,

Кипящего и бурлящего,

Накатывающего, как прибой,

Трудно не быть собой.

Чувствуешь себя не “Титаником”,

В котором гуляет паника

(Море и льды,

Море и льды),

И не пассажиром “Титаника”,

И не командиром “Титаника”,

А какой-то хреновиной, запускаемой из-под воды.

И когда она не в охотку

Покидает подводную лодку,

Хорошо ничего не хотеть,

Потому что ей долго лететь.

Лекманов Олег Андершанович родился в 1967 году в Москве. Окончил Московский педагогический университет. Филолог, автор книг: “Осип Мандельштам” (М., 2004), “Книга об акмеизме и другие работы” (Томск, 2000) и др. Живет в Москве. Как прозаик печатается впервые.

Шишкин

Пусть первым будет рассказ о рядовом Шишкине.

В армии (исхожу из своего частного опыта) самые страшные звери — это, как правило, чеченцы, дагестанцы, реже грузины и азербайджанцы.

Шишкин был русский. Белобрысый и белотелый, с глазами, которые называют “рыбьими”, здоровый, но не накачанный, Шишкин источал такую мощь, что к нему боялись лишний раз обратиться. Дело, впрочем, было не столько в физической силе, сколько в веселой и страшной шишкинской отвязности, заставлявшей осторожничать с ним даже всемогущего старшего лейтенанта Оганезова.

В батарею Шишкина перевели из разведроты, никто не знал, за что. К младшему сержанту Гайнутдинову он поначалу отнесся неожиданно благожелательно.

Положение Гайнутдинова в батарее было на тот момент отчаянным. Невысокому и некрепкому москвичу, уступавшему своим узбекским однопризывникам во всех нужных умениях, трудно хорошо устроиться в “красном” полку, пусть даже и на третьем периоде, то есть в предпоследние полгода службы. Вдобавок Гайнутдинов каждый день получал с гражданки два, а то и три письма — это никому не могло нравиться. Лишь писарская должность более или менее страховала младшего сержанта от ежедневных побоев.