Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 9 2008)

Андрей Архангельский. День беды. — “Взгляд”, 2008, 23 июня.

“Народ в эти дни [1941 года] совершал коллективный и в то же время индивидуальный выбор, который совпал с государственным. Наконец, выбор этот — воевать — был сделан по своей воле, а не из-под палки — иначе мы бы тут с вами не сидели и не писали колонки. Как этот выбор ему, народу, дался и в каких словах это формулировалось в миллионах голов — причем, может, всего за день или два до смерти, — мы до сих пор не знаем. <...> И это великий и, может быть, главный русский инстинкт — когда умирать в бою считается „приличнее”, чем не умирать”.

Андрей Архангельский. Будем кафками. — “Взгляд”, 2008, 30 июня.

“<...> абсурд сегодня — не часть мироощущения художника, не способ осмысления мира — а что-то вроде лаврового листка, заправки для супчика: для моды, для модности, для придания „серьезному” произведению „современного звучания”. То есть то, что пугало художника в ХХ веке, было знаком надвигающейся иррациональности, одним из последствий диктата масс, посредственности, массового безвкусия — сегодня стало декоративным элементом, обоями для десктопа. В академической музыкантской среде есть даже такое выражение — „шнитковать”. Немного электрогитары, немного колокольцев, щепотку додекафонии — и получается „загадошно”...”

“Кафка был, как сегодня бы сказали, интимофоб — человек, который испытывает страх не просто перед любым физическим контактом — а вообще от самого наличия, существования других людей вокруг. В сознании интимофоба прикосновение физическое — и растоптание внутреннего мира, души — равнозначны. Он бежит любых контактов — и это, конечно же, болезнь века именно двадцатого, когда людей „вокруг” стало слишком много”.

Юрий Архипов. О тайнах русской души и истории. — “Литературная газета”, 2008, № 24, 11 июня < http://www.lgz.ru>.

“В чем же главная мысль „Раскола”, что делает роман столь незаурядным явлением нашей отнюдь не бедной талантами словесности? А в том, как представляется, что Владимир Личутин первым — во всяком случае, в художественной литературе — во всем горестном объеме постиг размах русской беды — той неизбывной, неизжитой, поныне свербящей боли, что скрывается за этим острым, но давно обкатанным волнами времени словом „раскол””.

Павел Басинский. Говорим по-русски. — “Москва”, 2008, № 3

www.moskvam.ru>.

“Мы почему-то привыкли считать, что русский язык, особенно современный русский язык, это такая сливная яма, которая принимает в себя буквально все. Мы приходим в ужас от якобы невероятного количества новых иностранных слов. <���…> На самом деле русский язык ужасно консервативен. <���…> Русский язык так же легко впитывает новые слова, как и выплевывает их за ненадобностью. Мы нация в этом отношении прагматическая”.

“Но что самое удивительное: русский язык ужасно консервативен в отношении именно к родным словам непривычного звучания. Почти два десятка лет потребовалось, чтобы возвращенное Солженицыным из старой русской речи прекрасное слово „обустроить” вошло в прочный обиход. А сколько над ним издевались! В каком только хамском контексте не использовали его, чтобы лишний раз кольнуть Александра Исаевича. „Обустроить” — ха-ха! И что же? Слово живет, дышит и теперь уж точно не уйдет из повседневного языка. Еду на машине и вижу над дорогой рекламную растяжку: „Строим, ремонтируем, обустраиваем!” Мы долго пробуем слова на вкус, цвет, запах, а главное — на смысл. И еще на артистизм”.

Владимир Бондаренко. Неуемный Кожинов. — “День литературы”, 2008, № 6, июнь .

“Без всякой особой рекламы он [Вадим Кожинов] начинает занимать место Дмитрия Лихачева в умах русской интеллигенции, тот тускнеет, а кожиновское влияние растет”.

Анна Бражкина. Обратная сторона Жадана. “Поколенческий” герой молодой Украины пережил операцию взросления. — “Русский Журнал”, 2008, 7 июня .

“Сергей Жадан — звезда новой украинской литературы, ее Бодлер, Дада, Че Гевара, Тарантино, Кустурица, Буковский и Козлов”.

Михаил Бударагин. Человек и Кафка. — “Новые хроники”, 2008, 1 июля .

“Роман Дмитрия Быкова „Списанные” — первая книга трилогии „Нулевые” —

интересен, прежде всего, тем, что не открывает ничего нового, не сообщает ни единой тайны и не является ни „анализом”, ни „предостережением”, ни „текстом о нравах”, претендуя, меж тем, на все по очереди”.

“В „Списанных” Быков удачно изобразил тусовку, попадающую в мир Кафки. Но это — неинтересно, это — касается лишь узкого круга людей, которые могут угадать себя (или ошибиться, угадав себя) в персонажах романа. И весь драматизм истории работает на нечто среднее между капустником и интеллигентскими посиделками на кухне. Кафкианство же — сюжет о человеке, безо всех остальных, присутствующих, сопереживающих и делящих участь. Участь К. из „Замка” нельзя разделить, она полна до краев, как путешествие Одиссея. У Улисса могли быть и друзья, и попутчики, и любовницы, и боги за спиной, но весь путь — от Итаки к Итаке — он проходит один”.

“В том, что касается книг и чтения, изменилось абсолютно все”. Интервью взяла Любовь Борусяк. — “ПОЛИТ.РУ”, 2008, 7 июня .

Говорит Борис Дубин: “Книг не стало издаваться меньше, их стало издаваться больше, в том числе и переводных, существенно больше, чем в советское время, да вот тиражи их стали намного меньше. У непереводных книг тиражи тоже упали, но у переводных значительно сильнее. Число названий переведенных книг растет быстрее, чем написанных по-русски, но тиражи при этом падают еще быстрее”.

“Мне даже кажется, что один из возможных путей развития нынешней российской литературы на русском языке — попробовать писать ее не как великую, а как малую. Это был бы чрезвычайно интересный эксперимент”.

“Мы до сих пор по большей части в современной российской культуре или в том, что мы так называем, не осознаем всего того, что видим, когда просто выходим на улицу, едем в метро или включаем телевизор. Эту вот поствавилонскую ситуацию, когда все вместе, когда советское и даже досоветское соединяется с тем, что только вчера вывезено из тех мест, откуда можно вывозить модные новинки. И все это вместе, все перемешано. Как те дамы в одежке и обувке за много тысяч долларов, которые идут по центральной московской улице Тверской и на ходу пьют джин с тоником прямо из банки. Это же характерная вещь, и этому никто не удивляется. Так вот именно то, что никто этому не удивляется, и есть характернейшая черта нашей реальности, которая заслуживает диагноза. И для этого нужны какие-то другие языки”.