Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 9 2008)

Чтобы произошла фиксация новой онтологии, необходимо совершить принципиальный переход к “новой трансценденции”. Гармонизация мира и человека

в западной цивилизации производится за счет мира (мир подстраивается под человека), что определяет ее прогрессистский характер. А в восточной — за счет человека (человек подстраивается под мир, растворяется в нем); это обеспечивает стабильность бытия. В основе спасительного решения должен лежать поиск

“устойчивой цивилизации”. И тут Андрей Столяров высказывает плодотворную, на мой взгляд, мысль: западная экстравертность может быть ограничена восточной интровертностью — это и есть механизм, необходимый для будущего бытия. Только так “Эдем, то есть собственно бытие, будет освобожден как от диктата прошлого, так и диктата будущего”. Осуществляемое Столяровым совмещение восточной и западной философий не выглядит эклектично, это хорошая попытка преодолеть частное и взглянуть на целое картины мира.

Освальд Шпенглер писал, что понимать мир значит устоять перед миром. Поэтому не надо предаваться пессимизму. “Для нас, живущих сейчас, это, наверное, означает конец света. Но для истории это означает, что наступило будущее”. Функция матрицы “устойчивой цивилизации” — преодоление страха смерти. Человек сам способен сотворить свой собственный мир и существовать в нем столь же долго и полноценно, как и в “объективной реальности”. Просто некоторые “реальности” нежизнеспособны, они выдыхаются и теряют черты жизни. И для преодоления этой утраты стоит обратить внимание на современное внутреннее многомерное пространство.

Момент многомирия — это одна из ключевых тем творчества Столярова. Сюжеты его книг, вышедших за последние годы, связаны с преодолением границ между мирами. Текст и миф всегда побеждают реальность — мысль интересная, и она в том или ином виде была высказана в петербургских повестях и романах Столярова: “Сад и канал”, “Ворон”, “Альбом идиота”… Сосуществование нескольких реальностей — это отдельная тема современных авторов, разговор о которой идет уже и на философском, и на научном уровнях. Не это ли лучшее подтверждение актуальности изложенных в книге идей? — многие писатели сегодня обращают внимание на один и тот же круг проблем. Что это, момент художественного прозрения? Интеллектуальная интуиция? Модное направление гуманитарной мысли?

В заключение скажем, что можно обвинять Андрея Столярова в излишнем умножении миров, — тупится “бритва Оккама”. В излишнем акцентировании апокалиптики. Укорять в “паранаучном” характере книги, отмечать излишнюю веру в синергетику. Я бы поспорил с посылкой о материальном единстве Вселенной, вытекающей из гипотезы Большого взрыва. Но во многом он очевидно прав — мы вступили в эпоху нового Средневековья; классическая наука действительно стала симулякром, что заметил еще немецкий философ середины прошлого века Пол Карл Фейерабенд, создавший свою анархистскую теорию познания3.

Книга Андрея Столярова написана хорошим языком и очень легко читается, при этом построена она по философским лекалам. Здесь найден разумный компромисс между трактатом и популярным изданием — приведены только те детали,

которые оживляют текст, упоминаются только те мыслители, которые имеют значение в контексте изложения. А в основе лежит продолжение идей не столько Освальда Шпенглера, сколько Фрэнсиса Фукуямы, Элвина Тоффлера и Сэмюэля Хантингтона, развитие их версий новых механизмов будущего и новой картины грядущего. Время запуталось в стрелках часов, но скоро оно освободится, сместятся шестеренки мира, наступит новое будущее — “новая нечеловеческая история мира”. Автор книги обладает интеллектуальной интуицией, позволяющей приобщиться не только к интеллектуальному знанию, но и к знанию метафизическому. Он пытается заглянуть за грань бытия, на которой нынче мы балансируем.

Максим Белянский

Санкт-Петербург

+ 9

Е в г е н и й Г р и ш к о в е ц. Асфальт. М., “Махаон”, 2008, 576 стр.

Интересно, что такое объемное произведение автор назвал повестью. Сейчас ведь все стремятся называть коротюсенькие повестушки романами, так что здесь как бы вызов наоборот, снижение пафоса.

А ведь действительно повесть — центральный герой только один, Миша.

В полной мере обыватель, не умен, но и не глуп, не глубок, но и не сказать чтобы мелок, этакий Чичиков, только не подлец, а так. Обыкновенный москвич средних лет, женатый, с двумя дочерьми, руководитель фирмочки, иной раз впадающий, как говорится, того не желая, в интрижки. Впрочем, он хороший человек. Он-— за “хорошее поведение”, и сограждане раздражают его тем, что все у них через край: то лезут целоваться, то по морде бьют, не спросясь. Мише можно посочувствовать-— в глубине души он бюргер, хотя и русский, с русским лицом, которое отчасти ему досаждает этой своей русскостью: как с бачками ни экспериментировал — не помогало, и на гранда не смахивает он ни в фас, ни в профиль, в своем пальто, которое купил в Европе и бережет. Ему, в общем-то, неведомы сильные чувства, а если его и настигает любовь, то она — вроде серьезных проблем на работе, к тому же приходится врать жене, а этого он не любит.

Роман написан скрупулезным Гришковцом очень трудолюбиво.

Евгений Гришковец известен как писатель с большим пониманием драматургии события. Чего-то такого и теперь ожидаешь, и когда ожидания кажутся совсем уж не исполненными, наконец-то все и случается. Где-то ближе к последней трети монотонного и довольно подробного рассказа незнакомая красавица, женщина-рысь, просит на улице у Миши телефон для одного звонка, а потом на этот телефон сыплются угрозы. Бедный Миша совершенно не знает, как на них реагировать. Посмотришь на коллизию — анекдот, а ведь трагедия. Что-то по типу “Смерти чиновника”. Но угрозы в конце концов тоже прекращаются, когда там разобрались, что Миша говорит правду.

Хотя нет, “случается” с самого начала: подруга Миши, старший товарищ, советчик и наперсник, Юля сорока девяти лет, всем всегда помогавшая, кончает с жизнью — вешается. Вокруг этого, собственно, все и крутится: действия Миши, брата умершей — Володи, других персонажей. На работе не получается сосредоточиться (подробно о работе — об изготовлении дорожных знаков), отвлечься выходит лишь с друзьями (подробно о друзьях), жена подозревает попусту (тоже довольно подробно)…

Резало слух: “нервозно”, “благородно” — что-то вроде “он почувствовал себя нервозно”, “он почувствовал себя благородно”. Эти примерно (сейчас мной по памяти приведенные) факты “новаторского” употребления наречий удачными не показались.