Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 9 2010)

К пониманию истинной природы и трагизма этого образа призывает героя-рассказчика ближайший соратник Демиурга, Агасфер Лукич: “Не мог же я не заметить на этих изуродованных плечах невидимого мне, непонятного, но явно тяжкого креста. <���…> Да в силах ли я понять, каково это: вернуться туда, где тебя помнят, чтут и восхваляют, и выяснить вдруг, что при всем том тебя не узнают! Никто. Никаким образом. Никогда. Не узнают до такой степени, что даже принимают за кого-то совсем и чрезвычайно другого. <���…> Да в силах ли понять я, каково это: быть ограниченно всемогущим?”

В итоге можно сказать: “Отягощенные злом” — развернутая и замысловатая вариация на темы исторических судеб христианства, “подражания Христу”, насущности и недостаточности чисто теологического подхода к “спасению мира”. Это — арьергардный бой, который дают уставшие (как Демиург), во многом разочаровавшиеся провозвестники гуманистического преображения человечества. О, теперь они прекрасно видят наивность и самонадеянность своих упований четвертьвековой давности. Они признают значимость религиозной веры, важность высокого, надмирного, трансисторического идеала для такого преображения. Им намного понятнее христианские убеждения и душевные порывы Достоевского. Но полностью принять их они не могут

и остаются при своем старом кредо светского гуманизма: “…что никаких богов нет и нет демонов, и нет магов и чародеев, что ничего нет, кроме человека, мира и истории”. Просто теперь они понимают, что действовать в этом мире и в этой истории, менять их к лучшему — дело необычайно сложное и, быть может, безнадежное.

…Мне кажется, сказанного в этой статье достаточно, чтобы признать: Стругацкие в своих футурологических путешествиях и поисках действительно постоянно оказывались вблизи смысловых “гравиконцентратов”, порожденных за век до них гением Достоевского. Их словно магнитом втягивало в поле антиномий и противоречий, в котором обреталось сознание великого писателя: между горячей верой и скептическим рационализмом, между этическими императивами и житейской реальностью, между историческими закономерностями и свободой…

В этом, пожалуй, нет ничего удивительного. Если обратиться к тем особенностям творчества Достоевского, о которых говорилось в начале статьи, — острой идеологической ангажированности, масштабности смысловых построений, сочетании экзистенциальной напряженности с устремленностью в будущее и с социальной проективностью — то кого бы мы назвали продолжателями традиции Достоевского в российской литературе, особенно советского периода? То-то и оно, найти их не так легко. Ну, Леонов, в каком-то смысле Эренбург, Солженицын, ну, отдельными своими сторонами Трифонов и Битов. И Стругацкие занимают свое место в этом недлинном перечне — как бы это ни казалось странным. Избирательное типологическое сходство, во всяком случае, присутствует.

Однако дело, думаю, не ограничивается частичным пересечением интеллектуальных интересов и “горизонтов видения” этих авторов. Возможен и более общий, дополняющий ракурс воззрения на поднятую здесь тему.

При всем разительном различии исходных позиций есть в мировоззрении Достоевского и Стругацких существенно общая черта: стремление к солидарности, мечта о преодолении розни, о воцарении в человеческом сообществе дружеских, братских отношений. В этом пункте сближаются и ценностные парадигмы социализма и христианства, традиционно оппонировавшие друг другу.

Достоевский считал, что религия и социализм несовместимы, непримиримо враждебны. Ход истории, особенно советской, как будто подтвердил его мнение — и в то же время показал, что между ними существует немало общих точек. Сегодня и христианство (в понимании Достоевского), и социализм в его гуманистической версии противостоят могучим энтропийным силам и тенденциям, действующим внутри цивилизации: равнодушию, безответственности, потребительству и обессмысливанию жизни.

Может быть, пришло время двум этим началам, связанным неравнодушием к “человеческому проекту”, объединить усилия в деле, о котором писал Сент-Экзюпери: “Есть лишь одна проблема — одна-единственная в мире — вернуть людям духовное содержание, духовные заботы”.

ТЕАТР ТЕНЕЙ

С е р г е й Ш и к е р а. Стень. — «Волга», Саратов, № 9-10, 11-12, 2009.

Роман Сергея Шикеры «Стень» написан в 1992, 1998 гг.

Опубликован в st1:metricconverter productid="2009 г" w:st="on" 2009 г /st1:metricconverter .

Сергей Шикера с st1:metricconverter productid="1978 г" w:st="on" 1978 г /st1:metricconverter . живёт в Одессе.

Согласно поисковой системе ЯНДЕКС, приморского города Лидия на территории бывшего СССР нет.

История болезни

ФИО — Тимницын Илья Аркадьевич.

Год рождения — 1962.

Возраст — st1:metricconverter productid="21 г" w:st="on" 21 г /st1:metricconverter .

Адрес — кв. 14, дом № 11, ул. Парковая, р-н Безменовка, г. Лидия, СССР.

Образование — неоконченное высшее.

Место работы, занимаемая должность — почтамт г. Лидия, ночной сопровождающий.

В анамнезе — депрессивные и маниакальные состояния с бредом преследования. Под влиянием бредовых идей пытался убить друга детства, после чего планировал покончить с собой. Суицидальные идеи с детства. Обсессивные ритуалы.

Злоупотребление алкоголем, периодическое употребление наркотических веществ (марихуана).

Наследственность отягощена: отец — алкоголизм

мать — депрессии, деменция (неуточнённая).

Причина госпитализации — в состоянии аффекта угрожал знакомому огнестрельным оружием (автоматом). Переведён в областную психиатрическую больницу из следственного изолятора Лидийской тюрьмы.

А теперь, опираясь на эту вымышленную мной, но наверняка существующую где-то в иллюзорной романной реальности историю болезни, попробую пересказать основную линию сюжета, используя в основном цитаты.

«Итак — нас двое (допустим). <���…> Человек, осведомленный о наличии в себе обыкновенного двойника, как-то представляет или воображает, где примерно кончается он сам и где начинается его двойник. <���…> Никакой борьбы и единства противоположностей во мне нет, а есть лишь сквозное, с тенденцией к усилению, перетекание через предмет, не имеющий качеств (я), в сторону предмета, качествами обладающего, но находящегося, с умыслом или без, вне поля моего зрения, — двойник. Можно выразить эту мысль в такой формуле: Я равен я минус двойник. За отсутствием уменьшаемого в разности остается вычитаемое, т. е.: Я равен минус двойник? (его тень?). Какая-то нелепая арифметика, но что делать... Я не знаю, что со мной происходит. Потому что со мной не происходит ничего. Все происходит с ним. Но и что происходит с ним, для меня глубочайшая тайна, ведь я только и делаю (только, только и делаю), что слежу за собой, чтобы, вовремя заметив не свое (получается — все), тотчас отдать ему».