Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2005)

Утром Оксана, глядя, как я бреюсь, неожиданно попросила:

— Пап, оставь усы. Интересно, какие они у тебя.

К концу отпуска над губой выросла хохлацкая, загибающаяся книзу, полоска.

Дочь в восторге:

— И ходи в них!

— Последнее слово за мамой.

Вечера я просиживал в холле, уткнувшись в телевизионные новости. Утром — по дороге на пляж — покупал органы печати.

Ни экран, ни газетные полосы сведений о временно покинутой стране пребывания не сообщали.

Была братская Польша — и пропала.

Греясь на милосердном солнышке, я НЕ ЗНАЛ…

…что Анна Валентинович уже уподобилась Аннушке из “Мастера и Маргариты”. Правда, та пролила масло на рельсы, а пани Анна добавила его в огонь, украв… воск.

Серьезные революции начинаются с пустяков.

Администрация Гданьской верфи давно конфликтовала с Анной Валентинович, крановщицей, бывшей ударницей, а теперь — активисткой подпольного профсоюза.

Нынешним летом — очередной скандал.

Валентинович увольняют, обвинив в том, что она пыталась украсть воск, чтобы приготовить из него поминальные свечи. Поминали демонстрантов, погибших на гданьских улицах десять лет назад.

Цех, где трудилась Валентинович, прекращает работу.

Требование одно: восстановите!

Дирекция — ни в какую.

Звонят из горкома партии: делайте что хотите, но чтоб забастовки не было.

За бывшей стахановкой посылают машину пана директора. Привозят на верфь. Подписывают приказ. Восстанавливают.

Но… поздно.

Забастовали другие цеха...

Окунаясь в море по колено, я НЕ ЗНАЛ…

...что Лех Валенса уже перелез через забор и попал в историю.

Слесаря с буденновскими усами работяги уважают — за настырность. Его увольняют, сажают, а он все про независимые профсоюзы…

Через забор перелез вовремя: на верфи уже выбирали забастовочный комитет.

А кого в главные? Леха, кого же еще!

Требований — уже больше. Не только насчет Анны, но и про зарплату, цены, выходную субботу.

Прогуливаясь с детьми по улицам Юрмалы, я НЕ ЗНАЛ…

...что в Гданьск уже подтянулись идеологи протеста — Куронь, Мазовецкий, Михник, Мондзолевский, Геремек, Онышкевич...

В ранней молодости они были левыми радикалами. После “пражской весны” стали диссидентами.

Понимали: в революции без рабочего класса — ни-ни. Так появились комитеты защиты рабочих.

На митингах особо недоверчивые спрашивали Валенсу, указывая на Куроня:

— Почему он все время с тобой?

— Панове, — кричал Лех, — кто помогал моей Дануте и моим детям, когда я сидел в тюрьме? Он!

Экономические требования забастовщиков интеллектуалы изрядно разбавили политическими.

Я НЕ ЗНАЛ, что неизвестный забастовщик — вечером, в каптерке, лежа на матрасе — уже написал заветное слово.

Счастливо найденное, оно будет повторено на транспарантах, знаменах и плакатах, в надписях на стенах, резолюциях, приказах, протоколах, публикациях, проповедях, приговорах...

И станет символом: “СОЛИДАРНОСТЬ”!

Я НЕ ЗНАЛ, что уже не только верфь в Гданьске — вся страна рванула на груди рубаху и схватила власть за грудки.

Заброшенный отпуском и трусливым бессилием на Рижское взморье, я завтракал сосисками с макаронами, валялся на пляже, а после обеда дремал…

Не обратив внимания на проклюнувшуюся под моим носом растительность, Лариса сообщила:

— Звонил Новиков. Просил, как только появишься, зайти. Билеты в хозотделе я получила. Поезд завтра. А мне еще надо с паркетчиком расплатиться. Между прочим, последними.

— Ничего! — подбадриваю я скорее себя, нежели жену. — Доберемся до Варшавы и сразу — ва-банк!

Новиков суров:

— Едешь завтра? Это хорошо. Там все сложно. На месте сориентируешься. Только не суетись. И теснее контакт с посольством, ясно?

В коридоре сталкиваюсь с Олежкой.

— Старик, как дела?

— У поляков два варианта ответа.

— Ну?

— Могло быть хуже и могло быть лучше.

— Может, вечером подробнее обсудим?

— Извини, утром поезд...

В Варшаву вернулись в первых числах сентября.

Телевизор раз за разом прокручивает исторический эпизод.

Надутый, не похожий на себя, с иконкой Божьей Матери на лацкане, Валенса подписывает соглашение неправдоподобно большой авторучкой.

Говорят: личный подарок Папы.

Правительство согласилось с требованиями забастовочного комитета…

Варшава неузнаваема.

Начало осени, а вокруг — белым-бело: листовочная метель. Стены домов, деревья, фонари — все обклеено!

Похоже на дадзыбао.

Тоже революция?

Культурная?

Или — не очень?

Засел за газеты. Пытаюсь разобраться.

От безнадежного дела оторвал звонок.

— Уже вернулись? Прекрасно! — щебечет секретарша из парткома. — Не забыли? Завтра четверг. Заседание.

У посольского секьюрити отваливается челюсть:

— Вы с усами?!

Атташе по культуре — туда же:

— Старик, ты же уехал без усов?!

Напоминаю:

— Я слышал, язык дипломату дан, чтоб скрывать…

Секретарь бубнил о задачах парткома в свете решений очередного исторического пленума.

О том, что происходит за забором, — ни слова.

Аристов, посол, опоздал, сел и уставился на меня.

Через час закруглились.

Я решил переждать, пока все разойдутся. Не вышло.

В коридоре стоит лично посол с группой преданных товарищей.

— Анатолий Иванович, — чрезвычайный излучает добродушие, — а ведь усы вам не идут.

Все радостно кивают.

На нервной почве я решаю взбрыкнуть:

— Борис Иванович, вы знаете историю, как два молодых еврея пришли к раввину?

Произносить слово “еврей” в здании посольства считается малоуместным. А уж после “раввина” своды должны бы рухнуть.

— Что-что?

— Они спросили у раввина, можно ли им завести усы.

Я играю в кошки-мышки: недоговариваю, тяну.

Аристов злится:

— И что в итоге?

— Раввин не разрешил.

— А дальше?

— Вышли они, один и говорит: слушай, у самого-то ребе усы есть!

— И они вернулись, — догадливо подсказывает посол.

— Ага, — киваю я и снова замолкаю.

— Ну, ладно, чем кончилось?

— Раввин сказал, что ни у кого не спрашивал.

Аристов машет рукой:

— Вечно у вас, у журналистов...

И с выражением детской обиды на лице, окруженный возмущенной свитой, удаляется в свои апартаменты.