Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2005)

В Интерпрессе, где яблоку негде упасть, сменилась аура.

Десантник перестал шутить.

Западные журналисты кучкуются в одной стороне, мы — в другой.

По вечерам бурлят пресс-конференции.

Ведет их похожий на телепузика представитель правительства Урбан, в недавнем прошлом — знаменитый фельетонист: короткое туловище, шар головы, растопыренные уши.

Вытянув ноги-ходули, спецкор из Лос-Анджелеса спрашивает тоном следователя:

— На вашей восточной границе замечено передвижение войск. Не получится ли так, что завтра в Польше появятся советские солдаты?

Пока переводчик переводит, подает реплику Глеб.

И будто бомба разорвалась:

— Они уже здесь.

Все поворачиваются в его сторону.

Долгушин — переварив паузу:

— Шестьсот тысяч! Лежат в этой земле!

Поздно вечером я заехал в посольство.

Устроенный Глебом шурум-бурум взволновал Птичкина: он жаждал подробностей.

Возле приемной посла я увидел дремавшего на диване подполковника.

Это был не наш, а польский подполковник.

Домой вернулся поздно.

В телевизионных новостях передали: “Солидарность” решилась. На 17 декабря назначена всеобщая забастовка.

Комментарий из Гданьска — в сторону властей: это действительно будет ваш последний бой!

Заглянул в комнату сына: тот смаковал седьмой сон.

Лариса вздыхала:

— Ксанка не отвечает.

Шел первый час ночи.

Начинался новый день — воскресенье, 13 декабря 1981 года.

Я не мог уснуть. Не выходил из головы подполковник. Наконец вспомнил:

“Это же адъютант Ярузельского! В такое время? Зачем?”

И провалился…

Злополучная простата выдавила из сна.

Часы на стене рапортовали:

— Полшестого!

Тусклый свет фонарей проявлял пустое заснеженное рондо.

Подошел к столу и поднял трубку.

Телефон молчал.

Включил телевизор.

По экрану пробежала рябь, затем выплыл Ярузельский с поджатыми губами. На фоне флага, при полном параде и в обычных очках. Спину держал — словно циркуль проглотил.

“Что за трансляция? Почему в такое время?”

Генерал ответил:

С НУЛЯ ЧАСОВ В СТРАНЕ ОБЪЯВЛЯЕТСЯ ВОЕННОЕ ПОЛОЖЕНИЕ.

Я поймал себя на мысли:

“Путчи, перевороты, чрезвычайные положения устраиваются в ночь с субботы на воскресенье. А тут еще тринадцатое число!”

Генерал перечислял меры:

…вводится комендантский час,

запрещается передвижение по стране,

прерывается работа почты, телеграфа, телефона,

ИНТЕРНИРОВАНЫ…

“Это интересно”.

…Герек, Ярошевич, Бабюх, Лукашевич…

…Гвязда, Геремек, Куронь, Михник, Мазовецкий…

Взяли и тех, и других! А где же Валенса? И потом — что значит интернированы? Побоялись слова “арестовать”?

На экране появился Марциняк.

Военная форма была ему к лицу. Представил, как выглядел бы в мундире диктор Кириллов.

Не смешно…

Стараясь не шуметь, вышел на улицу. Ни души.

На углу темнела будка телефона-автомата.

Подняв трубку, спохватился.

Дома спешно засобирался.

Жена, кутаясь в халат, запричитала:

— Куда же ты поедешь?

— На Литевскую, там должны работать.

— Телетайпы наверняка отключили.

В гараже за окошком мелькнула испуганная физиономия Тадеуша.

Первый пост обнаружился на Лазенковской трассе.

Солдат в каске двинулся от бронетранспортера с “калашниковым” наготове. Подошел вплотную, пригнувшись, уставился в номер, затем махнул жезлом.

На площади Люблинской Унии офицер козырнул, попросил документы.

— Проше, откройте багажник.

Закончив осмотр, бросил:

— В порядке.

На Литевской тарахтели телетайпы.

— Не отключили?

— Не-а. — Петрович расплывался до ушей. — Рейтер отключили в пять минут первого. Дали сообщить — и все. А нам — зеленый свет.

— Какие новости?

— На Шпитальной заваруха.

Это рядом. Пошел.

На Шпитальной толпа жалась к штаб-квартире “Солидарности”. Здание оцеплено. У ворот — десяток “воронков”.

Кто-то запел:

— “Еще Польска не згинела…”

Истеричный крик:

— Лех жие!

— Со-ли-дар-ность! Со-ли-дар-ность!

Отчаянные перелезают через ограду. Парень без шапки бросает кому-то в толпе:

— Чему улыбаешься, паскуда!

Полушепотом — обмен информацией.

— Зелинский выбросился с третьего этажа.

— Кто такой Зелинский?

— Буяка не взяли. Его вывез в багажнике французский журналист.

— Неужели Бернар?!

— Про Куроня слышали? За ним пришли, а он спрашивает у офицера: “Ты поляк?” Тот кивает. А Яцек руки за спину и смеется: “Все в порядке. Поляки еще ни одного дела до ума не доводили”.

— Где же Валенса? Почему они, курвы, молчат?

— Лех жие!

Спецназовцы выдвигаются вперед: каски, шлемы, бронежилеты, пики.

В милиционеров летят камни.

Толпу оттесняют к площади Спасителя.

Истошный вопль:

— Спасите!

— В костел!

Храм рядом, на пятачке — стройный, высокий. Массивные двери распахнуты.

Несколько минут — и улица обезлюдела.

Вечером в Интерпрессе обступили Десантника.

— Пан капитан!

Эмиль — в военной форме — пытается шутить:

— Положение обязывает.

Кто-то дергал Бернара за лацкан:

— Ты загрузил Буяка в багажник?

Нервно хохочет.

Петрович объясняет:

— Буяку специально дали уйти. Чтоб держать под контролем подполье.

Не было в Польше человека, который бы не думал, что должно что-то случиться. И вот случилось — и все потрясены.

На пресс-конференцию пришел помощник Ярузельского.

— С паном Валенсой все в порядке.

— Где его содержат?

— Об этом сообщат. В свое время. И вообще, панове, вас должно интересовать не то, что случилось в Польше, а то, чего в Польше не случилось.

В понедельник народ потянулся на работу.

Танки на улицах обходят не замечая.

За ночь соскребли настенную агитацию. Листовки заменили одним-единственным плакатом. Куда ни глянь — “ПОЛЬСКОЕ РЕВЮ НА ЛЬДУ”.

Все, как по команде, сняли значки “Солидарности”.

Ни взрыва, ни восстания…

Совет национального спасения постановил: каждому поляку — рождественского карпа!

На рынках вовсю торгуют елками.

По радио передают военные марши.

По телевизору крутят старые фильмы.