Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2005)

— А давайте отправим телеграмму, — робко сказала мама. — Напишем Сашиному дедушке, что она у нас. Дадим адрес, телефон... Дедушка — человек пожилой, сам мог заболеть. Да и заносы такие, что из деревни, может, и не выбраться. А Сашенька пока у нас окрепнет, сил на дорогу наберется.

— Ну какая же вы упрямая!..

Главный врач еще немного покипятился, но вскоре в деревню Ельшата ушла телеграмма: вашу внучку выписали добрые руки тчк телефон... тчк адрес... главный врач конюхов .

Мама пообещала приехать за нами на другое утро. Это было удивительное утро — медовый свет падал в окна. Мы с Санечкой ходили по коридору от окна к окну и высматривали, не покажется ли мама. Никто на нас не ругался и вообще не обращал внимания. Дежурная сестра сказала, что мы теперь отрезанный ломоть.

Санечка тихонько пела:

Как по морюшку,

Морю синяму,

Как по морюшку,

Морю синяму,

Там плыло, там плыло

Два кораблика...

Санечка попала в больницу еще осенью, и ничего зимнего у нее с собой не было. Мама привезла ей китайскую шубку, из которой выросла моя старшая сестра Аня. Нашлись и шапка с валенками.

Когда мы вышли из больницы, то невольно зажмурились — столько солнца было вокруг. Снег скрипел под валенками, как тысяча маленьких скрипачей. Мама сказала:

— Возьми Сашу за руку.

— Мы что — детский сад? — возмутился я, хотя мне самому очень хотелось взять Санечку за руку.

— Что ты там ворчишь? — спросила мама. — Мы сейчас через дорогу пойдем. Ты же видишь — у меня руки заняты.

Мама несла сумки с нашими больничными вещами, и я крепко взял Санечку за руку.

Мы шли мимо заборов, они были все в снежных шапках.

— Вон наш троллейбус, — сказал я.

Троллейбус мчался навстречу нам как ракета, иногда было даже заметно, как искры летят от проводов.

Салон оказался совсем пустой, и мы сели на передние места, а мама с вещами — за нами. Троллейбус нырнул в переулок и весело закачался из стороны в сторону.

Потом нам пришлось пересесть в автобус, он был полон народа, все были толстые от шуб, дубленок и тулупов. Нас с Санечкой пропустили к окну, при этом все говорили: “Не задавите детей!..”

Я не помнил себя от счастья и молчал. Санечка тоже молчала.

Как это хорошо, думаю я сейчас, — не помнить себя от счастья. Помнить другого, близкого и милого, и так помнить, что себя забывать.

Через два дня раздался звонок в дверь — длинный, переливчатый, незнакомый. Мы как раз елку украшали. Я бросил бумажную гирлянду и полетел открывать. На пороге стоял Дед Мороз. Не ряженый, как на детских елках, а настоящий. Только вместо мешка у него был рюкзак.

— Ну, давай знакомиться, человек божий!

— А вы кто?.. — насупился я.

Тут в коридор выбежала Санечка и повисла на шее у Деда Мороза.

Мне стало стыдно, что я не узнал сразу Ивана Матвеевича и принял его за какого-то Деда Мороза, которого и на свете-то не бывает. Ну прямо как маленький.

Оказалось, что деревню так замело снегом, что Иван Матвеевич выбрался оттуда только на танке. “Ребята из части подбросили”, — сказал он просто.

“Ничего себе, — подумал я, — вот тебе и деревня! Танки, как такси, ходят…”

Потом мы все сели за стол и стали пить чай с вареньем из Ельшат. А посреди стола стоял мамин пирог с черной смородиной. Иван Матвеевич хвалил пирог, а мама — варенье.

Вечером мы с папой пошли провожать Иван Матвеевича и Санечку на вокзал. Там творились такая толкотня и неразбериха, что папа погрустнел и задумался. Ведь у Санечки с дедушкой еще и билета не было. Дедушка сказал папе: “Смотрите за детьми, а я попробую к воинской кассе пробиться…”

Санечка еще раньше рассказывала мне, что ее дедушка был на фронте разведчиком и даже брал языка . Так что взять билет ему, наверное, ничего не стоило, и мы спокойно отошли в сторонку, а папа нас загородил от толчеи.

Над нами был репродуктор, он объявлял номера платформ, поездов и просил, чтобы провожающие не оставляли у себя билетов отъезжающих.

Мне захотелось что-то подарить Санечке — срочно, сейчас. Я порылся в кармане и — вот удача! — нащупал притаившийся там стеклянный шарик. Я нашел его прошлым летом на одном необитаемом острове, куда мы плавали с папой на катере.

Я положил шарик Санечке в ладонь:

— Это тебе на память…

— Волшебный?

— Еще какой! И волшебный, и секретный… Спрячь, а то укатится…

Санечка сжала шарик в ладони.

— А у меня пустенько в карманах… Но я тебе молитвочку подарю, мне бабушка ее всегда на ночь пела. Эта молитвочка тоже секретная. Никому не сказывай… — Она вздохнула и зашептала мне в самое ухо: — Шла Божья Матерь, своим сном присыпати… Божья Матерь в ногах, Пречистая в головах… ангели по бокам… ангели-хранители, храните… храните Алешеньку-душечку… с вечера до полуночи, с полуночи до света, со света до конца века… Аминь!

Только Санечка успела выдохнуть таинственное “аминь”, как вернулся дедушка Иван Матвеевич.

— Ну что?.. — сказал он. — С Богом!..

И мы тут же влились в поток людей, который повлек нас куда-то в промозглое и темное ущелье. Это был подземный переход. Я старался крепко держать Санечку за руку. Папа шел впереди, а Санечкин дедушка за нами — в боевом охранении, как сказал он. Но нас все равно толкали чемоданами и сетками, и я, как мог, отпихивался. К счастью, мы скоро выбрались наверх.

Я жадно вдохнул железнодорожный воздух, пахнущий углем. На перроне кто-то рассыпал конфетти.

Тут дрожь пробежала по вагонам… Папа поднял Санечку на руки и подал дедушке, который уже стоял в тамбуре.

Поезд бросил нам в лицо снежную пыль и ушел на север.

К наследию Александра Сопровского и интерпретации его творческих установок наш журнал обращался неоднократно (см. “Новый мир”, 1992, № 3; 1998, № 3).

В декабре этого года — пятнадцать лет со дня его трагической гибели.

Публикация Татьяны Полетаевой.

* *

*

С. Гандлевскому.

Передо мной пуста бумага,

Вина три литра на столе,

Товарищ спит, забвенье благо

Средь оттепели в феврале.

Придут весенние тревоги,

Уже недолго, не спеши,

Еще устать успеют ноги

От резких выходок души.

С утра и до седьмого пота

В гортани воздух, кровь в груди,

И только светлая работа

Устало брезжит впереди.

* *

*

Туман заплачет — и стволы

Шершавые лиловых сосен