Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2006)

Составитель Андрей Василевский.

“Вопросы истории”, “Дети Ра”, “Дружба народов”, “Зарубежные записки”,

“Звезда”, “Знамя”, “Иркутское время”, “Октябрь”

С. Гедройц. <���Отзыв о книге> Илья Репин, Корней Чуковский. Переписка. 1906 — 1929. Вступительная статья Г. С. Чурак. Подготовка текста и публикация Е. Ц. Чуковской и Г. С. Чурак. Комментарии Е. Г. Левенфиш и Г. С. Чурак. М., “Новое литературное обозрение”, 2006. — “Звезда”, 2006, № 7 .

“Большой писатель, в расцвете дара заключенный пожизненно в скобки.

В угловые, квадратные, круглые, наконец — фигурные.

В 15-томном (не полном и пока не законченном) собрании его сочинений есть такие тома, что даже и непонятно, как можно было причислять себя к т. н. образованщине, их не прочитав своевременно, т. е. биографически где-то между „Мойдодыром” и „Бармалеем”.

А эта книжка — вроде как приложение. Для узкого, для избранного круга. Для специалистов, скажем, по истории Карельского перешейка. Для исследователей быта поселков Оллила и Куоккала перед Первой мировой и после. Для (вывози, родительный падеж!) — для сочинителей биографий замечательных людей.

Короче — полезное издание. В подобных случаях полагается произносить слова типа „культурный вклад”, вообще — бесшумно аплодировать.

И я бы рад, но на первой же странице, в первых же строках — лишняя запятая, опечатка, ложная дата, — одной рукой зачем-то ищешь последнюю страницу, где фамилии корректоров (две дамы, над ними еще редактор), другая тянется к воображаемой розге. Ай-я-яй, а еще „НЛО”.

Впрочем, нигде не сказано: неграмотный да не ест.

Толку-то в грамоте? Была бы культура.

В книге Лидии Чуковской „Памяти детства” есть такая страница: ей девять лет, она гуляет с отцом, Куоккала, зима, навстречу — Репин. Сняв перчатку, он здоровается с К. И., протягивает руку и Лиде. Поговорили — разошлись — через несколько шагов Чуковский срывает с ее руки варежку, забрасывает в снег.

„Тебе Репин протягивает руку без перчатки, — кричит он в неистовстве, — а ты смеешь свою подавать не снявши! Ничтожество! Кому ты под нос суешь рукавицу? Ведь он этой самой рукой написал ‘Не ждали‘ и ‘Мусоргского‘. Балда!”

Представляете, как надо благоговеть перед культурой, чтобы маленькую девочку обзывать — за какой бы то ни было проступок — ничтожеством и балдой? Я, например, не представляю”.

Борис Грибанов. “И память-снег летит и пасть не может”. Давид Самойлов, каким я его помню. — “Знамя”, 2006, № 9 .

Автор воспоминаний, скончавшийся год назад, был незаурядным переводчиком, а главное, автором идеи издания двухсот томов “Библиотеки всемирной литературы”. В начале своих — изящно выстроенных, полных ценных психологических “штрихов к портрету”, занимательных сюжетно и достоверных в интонации — мемуаров он решительно предупреждает: “Нет, я буду писать о Самойлове таким, каким я его знал все эти годы: живым, веселым и задорным, влюбчивым поэтом, охотником за приключениями, остроумцем и выдумщиком”.

Надеюсь, что большая книга воспоминаний о Самойлове (подобно чичибабинской) наконец соберется и грибановские записи найдут в ней свое необходимое место. Между прочим, Бориса Тимофеевича Грибанова Самойлов однажды очень серьезно провозгласил эталоном дружбы.

А propos — об эталоне. Эталоном трогательного коллективизма будем, друзья, считать редакционное обращение “Знамени” на второй странице обложки девятого номера: “Юбилейный год продолжается. Лето — время отпусков, и поэтому журнал „Знамя” был представлен там, где побывали его сотрудники: в поселке Тацинский Ростовской области и в деревне Устье Зубцовского района Тверской области, на Лазурном берегу во Франции и Солнечном берегу в Болгарии, на Селигере, в Подмосковье и в Турции…” Так их и видишь, прибывающих с пачками родного издания на берега и в села, раздающих болотного цвета флажки нашего литературно-журнального плацдарма населению, дружно выходящих к шведскому столу или к родным грядкам в фирменных футболках и рассказывающих о своем детище на вечерних танцплощадках и деревенских завалинках — завороженным аборигенам… Это я от зависти так шучу, дорогие коллеги.

Бела Желицки. Имре Надь (рубрика “Исторические портреты”). — “Вопросы истории”, 2006, № 8.

Ведущий научный сотрудник Института славяноведения РАН пишет о легендарном венгерском реформаторе. Поражает цепь предательств, опутавших сначала действующего, а потом бывшего премьер-министра. В своем последнем слове (реформатора повесили по приговору “социалистического суда” 16 июня 1958 года) Надь сказал: “Я дважды пытался спасти честь слова „социализм” в долине Дуная: в 1953 и 1956 году. В этом мне в первом случае помешал Ракоши (один из главарей Компартии Венгрии, негласный руководитель Управления госбезопасности страны в начале 50-х. — П. К. ), а во второй раз целая армия Советского Союза. В результате этого процесса, сплетенного из страсти и ненависти, я должен пожертвовать жизнью за свои идеалы. Жизнь отдаю с готовностью. Ведь после того, что вы со мной сделали, она все равно ничего не стоит. Но я уверен, что история осудит моих палачей. Вздрагиваю лишь от одного: что реабилитируют меня мои же убийцы”.

В конце своего очерка Желицки напомнил, как наши уже гэбисты летом 1989-го пытались помешать готовящейся реабилитации и торжественному захоронению Надя, передав венгерским товарищам пакет компромата. Акция не достигла своей цели, и убитого коммунистами реформатора эти же коммунисты и реабилитировали. В самый последний путь его провожали сотни тысяч будапештцев.

Удивительно, но я пишу этот обзор в те дни (сентябрь 2006-го), когда Будапешт снова волнуется, но, кажется, там уж нет подобных Надю харизматических лидеров.

Александр Иличевский. Ай-Петри. Нагорный рассказ. — “Октябрь”, 2006, № 8 .

Болевое, мощное сочинение. В малой прозе у А. И. аккумулирована какая-то особая, как сейчас говорят, “энергетика” — уничтожающая и воскрешающая разом.

Елена Каштанова. Начальник над русскими художниками в Риме П. И. Кривцов. — “Вопросы истории”, 2006, № 9.

Несколько влюбленный в себя Кривцов (кстати, “начальник” — его должность так и называлась) был кем-то вроде завхоза-опекуна для пенсионеров-живописцев, вместе с тем он распределял и деньги, и посты. Интересно, что на должность конференц-секретаря Дирекции русских художников претендовал Гоголь, который Кривцова не любил и считал его невеждой. Правда, как пишет Каштанова, в своем возможном назначении (не состоявшемся) “на должность и в стабильном жаловании он видел в первую очередь способ решить собственные материальные проблемы”. Когда же Николаю Васильевичу предложили в 1841 году место библиотекаря в русской художественной колонии (книги для нее собирали профессора М. П. Погодин и С. П. Шевырев), он презрительно отказался.