Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2006)

“…Ты говоришь, что в моих глазах, по моему понятию, ты — пошляк, подлец, фразер, логическая натяжка, мертвый логический скелет, без горячей крови, без жизни, без движения; отвечаю, да, Мишель, к несчастью, с одной стороны, это правда…” “Я не умею иначе выразить моего чувства к тебе, как любовью, которая похожа на ненависть, и ненавистью, которая похожа на любовь”, — корчился в откровениях Виссарион Белинский. “Пожить с тобой в одной комнате — значит разойтись с тобой…”

“Странный человек этот Бакунин, — холодно высказывается Т. Грановский, — умен, как немногие, с глубоким интересом к науке и без всяких нравственных убеждений. В первый раз встречаю такое чудовищное создание... Пока его не знаешь вблизи, с ним приятно и даже полезно говорить, но при более коротком знакомстве с ним становится тяжело…”

Даже такой близкий Бакунину человек, как критик В. П. Боткин, бросил ему с укором: “Ты до сих пор не любил примирять, а только мастер был разрывать…”

Бывший в центре всеобщего внимания Бакунин вдруг остается один, и, когда решается ехать учиться в Германию, никто из прежних друзей даже не дает ему денег взаймы. Перед отъездом в Берлин Бакунин в предпоследний раз в своей жизни заехал в Прямухино: все было как прежде, только старшая сестра, Любовь, из-за замужества которой Бакунин и рассорился когда-то с отцом, уже умерла. Сбежала за границу со Станкевичем Варя. Дружбы с друзьями были безвозвратно испорчены, отношения с сестрами Беер спутались в совершенно взрывчатый и больной клубок чувств, проросших из его, Мишеля, наставлений к “блаженной жизни”. Делать в Прямухине Бакунину было больше нечего.

Деньги на отъезд ссудил ему Герцен, словно предчувствуя, что много позже, за границей, судьба вновь сведет их — прежних московских “студентов с Маросейки”. Он же один и провожал Бакунина в дальний путь: над Кронштадтом бушевала непогода, лил дождь, и за бортом покачивающегося у пристани корабля был виден только черный, мокрый плащ Бакунина… Герцен не стал дожидаться отплытия и, развернувшись, пошел прочь. Впереди у Мишеля была одна неизвестность. Интересно, что сделал бы он, если б ему сказали, что в последний раз он увидит свое Прямухино через много лет, когда его в тюремном возке завезут домой по дороге из тюрьмы на поселение? Что проклятье вечного изгнанья в чужих землях, среди чужих и большей частью нелюбимых им людей будет преследовать его до самой смерти и что умирать он убежит, как собака, стремясь остаться в одиночестве, в отсутствие нелюбимой жены и чужих, не им рожденных, детей ее?

Вот уж поистине благодатная тема для раздумий!

Но полно! Никому не прожить чужой жизни. И те жестокие ветры, ветры борьбы и отрицания, которые разметали всю романтическую поросль 30 — 40-х годов, он один из немногих решился встретить, повернувшись к ним лицом и вдыхая воздух полной грудью. Старуха Судьба давно увидела своего избранника и неустанно шаманила над его участью, готовя ему фантастическую будущность: социалиста и революционера.

Однако же мечта Бакунина сбылась. Он — студент Берлинского университета! Правда, ученье недолго радовало его. Более того, сама метафизика — то, в чем он истинный был гений, — внезапно показалась ему сухой, никчемной, мертвой наукой: “Я искал в ней жизни, а в ней смерть и скука, искал дела, а в ней абсолютное безделье”. Может быть, только в России, в кругу друзей, можно было зачитываться Гегелем и Фихте “до сумасшествия”? Может быть. Во всяком случае, систематическое обучение философии в Германии у Бакунина не пошло, и ни о какой докторской степени он вскоре уже не думал. Правда, молодые гегельянцы быстро ввели его в курс дела, как на самом деле решается гегелевский парадокс о “разумном-действительном”: если действительное неразумно, то разумен бунт против действительности. Бакунин перебрался в Дрезден, который в 1842 году представлял собою радикальный политический клуб. Здесь его быстро признали за своего (достаточно сказать, что он принят был даже в масоны). Но главное — как когда-то Гегель, под руку ему подворачивается книга Лоренца Штейна “Социалисты во Франции”, и он, как прежде метафизику, запоем начинает читать литературу французского социализма. В Дрездене Бакунин впервые попробовал себя в публицистике, написав под псевдонимом “Ж. Элизар” статью “Реакция в Германии”, где на повестку дня ставился вопрос о революции и был сформулирован знаменитый бакунинский тезис о “разрушающем духе”: “Доверимтесь же вечному духу, который только потому разрушает и уничтожает, что он есть неисчерпаемый и вечно творящий источник всякой жизни”. И далее: “Страсть к разрушению есть в то же время творческая страсть”. Примечательно, что, в отличие от других социалистов, Бакунин никогда не пытался предложить какой-нибудь положительный идеал социального устройства, полагая, что идеал этот содержится в самом народе; свою задачу, да и вообще задачу революционеров он видел в последовательном разрушении институтов государства. “Мы призваны разрушать, а не строить, — говорил Бакунин, — строить будут другие, которые и лучше, и умнее, и свежее нас”.

Статья эта поразила Герцена, который написал, что Жюль Элизар — это единственный француз, который смог понять Гегеля и германское мышление. Меж тем судьба готовила ловушку. Публикация прославила Бакунина и сблизила с разными дрезденскими знаменитостями: среди них был, в частности, модный “левый” поэт Георг Гервег, с которым у Бакунина завязалась тесная дружба. Но Гервег чем-то досадил властям и вынужден был ехать в Швейцарию, в Цюрих. Бакунин поехал за ним. Но тут у Гервега тоже давно тянулась какая-то скандальная история с местными властями; в конце концов он и из Цюриха уехал, оставив Бакунина одного. А чтобы тот не скучал, он отрекомендовал его одному из деятелей первобытного коммунизма, портному В. Вейтлингу. Тот, приехав в Цюрих, по рекомендации Гервега свел знакомство с Бакуниным и развлекал его долгими коммунистическими проповедями. Но Вейтлинг приехал в Швейцарию не просто так. Здесь он намеревался опубликовать книгу “Евангелие бедного грешника”, в которой Иисус трактовался как коммунист, проповедующий равенство, отмену собственности и общность наслаждений. Это даже свободным швейцарцам показалось чересчур. Вейтлинга посадили в тюрьму и завели на него дело. Подняли бумаги. И в бумагах его, между прочим, нашли упоминание о Бакунине, которого Вейтлинг называл “отличным парнем”, о чем и было сообщено в русское посольство. В Петербург полетела депеша. Оттуда не замедлило предписание: упомянутому Михаилу Бакунину сдать заграничный паспорт и вернуться в Россию. Предписание это застало Бакунина в Берне. Он, как сообщалось в донесении из Берна, “принял объявленное ему приказание с должным уважением”, выдал соответствующую расписку и паспорт обещал вернуть всенепременно. Впрочем, обещанного не сдержал, а вечером того же дня со своим приятелем музыкантом Адольфом Рейхелем уехал из Берна в Брюссель.