Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2006)

— Справлюсь.

И Барановский, и гражданин начальник слово сдержали. Через два года с небольшим Петра Дмитриевича освободили, но — с “поражением в правах”. В то время это означало, что освобожденный из лагеря лишен не только избирательных, но и всех вообще прав, включая право на воссоединение с семьей. Петр Дмитриевич и Мария Юрьевна вынуждены были жить врозь: она — в Москве, он — в Александрове. Ближе пресловутого 101-го километра от Москвы “пораженцы в правах” не могли селиться.

С начала Великой Отечественной войны немцы принялись методично крушить наши памятники, святыни. Члену Политбюро Н. М. Швернику было поручено сформировать Чрезвычайную комиссию по расследованию фашистских злодеяний на временно оккупированной советской территории. В комиссию вошли писатели А. А. Фадеев и А. Н. Толстой, историк искусства И. Э. Грабарь, митрополит Крутицкий и Коломенский Николай (Ярушевич) и другие. Грабарю доверено было создать экспертный совет по оценке ущерба, причиненного нашим музеям, памятникам истории и культуры. В число экспертов Грабарь включил “пораженца в правах” Барановского, убедив Шверника, что лучшего специалиста не найти. П. Д. Барановский с передовыми частями Красной армии входил в развороченную толстовскую Ясную Поляну, пушкинское Михайловское, в порушенные Вязьму и Смоленск, Киев и Чернигов.

Спросите у любого знающего искусствоведа, и он вам подтвердит, что восстановление П. Д. Барановским черниговской церкви Параскевы Пятницы — признанный во всем мире эталон реставрации. Войдя в Чернигов с войсками, освободившими город, на месте церкви Барановский увидел руины. До войны считалось, что это сооружение в стиле украинского барокко построено в XVII веке. Каково же было удивление Петра Дмитриевича, когда он обнаружил, что церковь Параскевы Пятницы в своей основе — древнее здание, сложенное из плоского кирпича-плинфы, употреблявшегося в домонгольскую эпоху. Тогда и возникло предположение, что памятник этот — современник “Слова о полку Игореве”. Петр Дмитриевич не ошибся в своем предположении. Чтобы доказать это и восстановить памятник в его первозданном виде, понадобилось несколько лет напряженного труда. Реставрация началась, когда еще шла война. Люди в Чернигове жили в землянках. Не хватало кирпича, чтобы сложить печи. И в то же время на виду у всего города из руин поднимался памятник архитектуры. Петр Дмитриевич рассказывал, как однажды разъяренная толпа черниговских женщин привела к нему человека, который наворовал плинфы и сложил себе печку в баньке.

П. Д. Барановский — личность легендарная. Он стоит у истоков создания Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры. Его перу принадлежит первый проект устава общества, когда об учредительном съезде общественность только еще мечтала. Деятельная гражданская позиция Барановского ярко проявилась при создании первого в стране молодежного реставрационного клуба “Родина”. Собрав московских школьников, студентов, рабочих, он обучил их и на общественных началах приступил к восстановлению выдающегося памятника древнего зодчества — Крутицкого подворья. В свои семьдесят пять лет во время работы на Крутицах он упал с лесов и сломал ребро. Через месяц его снова видели на лесах.

Человек он был неуемный, принципиальности — гранитной. Недаром ведь “Петр” по-гречески — камень. Друзья называли его Аввакумом ХХ века. Таким он оставался до самых последних своих дней. Помню, мы разбирали архив, который Петр Дмитриевич безвозмездно передавал в Государственный научно-исследовательский музей имени А. В. Щусева. На фотографии я увидел человека, который смотрелся маленькой точкой на куполе церкви Вознесения в Коломенском.

— Кто этот верхолаз и что он там делает? — спросил я.

— Как кто? Я, чиню крышу, — ответил Барановский.

— Как вы туда залезли?

— Вылез в окошко, что в основании шатра, а потом по цепи до купола.

— И не побоялись?

— А что тут такого? У меня нет страха высоты. Я и сейчас бы туда залез, — сказал Петр Дмитриевич.

И залез бы! Сомневаться не приходится.

В конце романа Максима Кантора “Учебник рисования”1 художник Струев устраивает погром в модной галерее Славы Поставца, прыткий хозяин которой совмещает прибыльную торговлю художественным авангардом с ролью хорошо оплачиваемого политтехнолога. Обозленный Струев нанизывает на галериста картину, порвав о его голову холст: “серые кружочки поверх розовых треугольников”, бьет лбом об авангардную инсталляцию (ночной горшок, приклеенный к швейной машинке), потом о другую (серпы и молоты, замотанные в катетеры и клизмы), а когда Поставец произносит слово “искусство”, Струев и вовсе входит в раж и превращает в труху и обломки все, что еще не сломал. Последним пострадал ящик с мусором, может, и напрасно: Семен Струев, хоть и носит титул лидера “второго авангарда”, никак впопыхах не сообразит, от ремонта ли остался ящик, или то произведение искусства.

Метафора более чем прозрачна: авангард — это мусор.

Вообще-то мусор — довольно нейтральная субстанция человеческой деятельности, к нему можно относиться с равнодушием или с брезгливостью, но его не за что ненавидеть. Но отношение автора к авангарду не исчерпывается сравнительно безобидной метафорой, для Кантора авангард — это не только предательство искусства. Это предательство образа человека, гуманизма, христианской цивилизации. Роль авангарда при этом не просто преувеличивается, но демонизируется. То, что обычно связывается как причина и следствие, Кантор меняет местами. Не искусство обусловлено вектором развития истории, но, наоборот, утрата человеческого образа в искусстве приводит к изменению исторической парадигмы ХХ века.

“Квадраты, черточки, кляксы и загогулины”, присвоившие себе права, которыми были наделены антропоморфные христианские образы, привели, по Кантору, к изменению самосознания культуры, а уже оно оказало “необратимое влияние на все аспекты бытия”. Культура утратила человеческое лицо — и мир утратил его во всех своих проявлениях: войнах, законах, морали, финансовых махинациях. В духе конспирологических теорий, которых он не чужд, Кантор даже назначает лицо, ответственное за внедрение в мир авангардного искусства. Старый номенклатурщик Луговой, проживающий в романе на правах демона истории, совершенно в духе Шигалева из “Бесов” формулирует диалектику свободы и деспотизма.

“Мне надо было добиться послушания, единства, раболепия — и провести фигуры к этой позиции, начав с отправной клетки — свободы”. В качестве приманки и был выбран авангард. “Точки, кляксы, закорючки, — вот она, свобода”.