Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2007)

Нынче сделалось дурным тоном мешать: на человека, употребляющего за чопорным столом параллельно водку и пиво, косятся, а уж ежели он и вина подпустит вслед, тем более крепленого, так в глазах окружающих прочитает себе приговор: “Алкаш!”

И не так уж и нынче, а давненько: вспомним вопрос Воланда Степе Лиходееву в знаменитой сцене похмелья: “Однако! Я чувствую, что после водки вы пили портвейн! Помилуйте, да разве это можно делать!”

И все же страх пред “смешиванием” — видимо, уже порождение советской эпохи, не в последнюю, думаю, очередь из-за снижения качества напитков и продуктов и из-за скоротечности их употребления. Ибо читаем: “Моментально на столе выстроились холодная смирновка во льду, английская горькая, шустовская рябиновка и портвейн Леве № 50 рядом с бутылкой пикона” (Вл. Гиляровский, “Москва и москвичи”).

Встретились не где-нибудь, но в легендарном московском трактире Тестова, не кто-нибудь, но звезда сцены — Далматов, крупный инженер Григорович и король репортеров Гиляровский. И требуют: “К закуске чтобы банки да подносы, а не кот наплакал”. Балыки, окорока, икра нескольких сортов, поросенок и проч. И — вот такая алкогольная смесь. (Пикон, кстати говоря, — это род ароматной эссенции, добавлялся в крепкие напитки непосредственно перед употреблением, как, скажем, тоник в джин или настой полыни в водку при приготовлении абсента.) Но и этого набора гурману-рассказчику мало, и он пеняет старому официанту: “„Кузьма, а ведь ты забыл меня”. — „Никак нет-с… Извольте посмотреть”.

На третьем подносе стояла в салфетке бутылка эля и три стопочки. <���…> по рюмке сперва белой холодной смирновки со льда, а потом ее же, подкрашенной пикончиком, выпили английской под мозги и зубровки под салат оливье <���…> Выпили по стопке эля „для осадки””.

А мы, далекие и обнищавшие потомки, мы, нынешние актеры, журналисты, инженеры, конечно, не “под зернистую с крошечным расстегаем из налимьих печенок”, но, выпив все же с аппетитом и наливая вслед пусть не эля, но тоже пивка, — говорим: “Для лакировки”. И, значит, жива великая традиция!

Задолго до Гиляровского книгу под названием “Москва и москвичи” (1842 — 1850) написал Михаил Загоскин, и это описание московских достопримечательностей и нравов, естественно, не обошлось и без интересующей нас темы.

Разумеется, и прежде автор русского бестселлера начала ХIХ века романа “Юрий Милославский” не обходил употребление алкоголя в отечестве, но выразительных страниц (впрочем, таковых у Загоскина и вовсе днем с огнем поискать) практически нет. Разве что вычитал я в его “Рославлеве” (1831), что очищенную водку называли еще “зорной”, да там же забавный патриотический протест русских помещиков в 1812 году:

“— Аминь! — закричал Ижорский. — Ну-ка, господа, за здравие царя и на гибель французам! Гей, малый! Шампанского!

— Нет, братец, — перервал Буркин, — давай наливки: мы не хотим ничего французского.

— В том-то и дело, любезный! — возразил хозяин. — Выпьем сегодня все до капли, и чтоб к завтрему в моем доме духу не осталось французского.

— Нет, Николай Степанович, пей, кто хочет, а я не стану — душа не примет. Веришь ли Богу, мне все французское так опротивело, что и слышать-то о нем не хочется. Разбойники!..

Дворецкий вошел с подносом, уставленным бокалами.

— Налей ему, Парфен! — закричал хозяин. — Добро, выпей, братец, в последний раз…

— Эх, любезный!.. Ну и ну, так и быть; один бокал куда ни шел. Да здравствует русский царь! Ура!.. Проклятый напиток; хуже нашего кваса… За здравие русского войска!.. Подлей-ка, брат, еще... Ура!

— Да убирайся к черту с рюмками! — сказал хозяин. — Подавай стаканы: скорей все выпьем!

— И то правда! — подхватил Буркин, — пить, так пить разом, а то это скверное питье в горле засядет. Подавай стаканы!..”

И сравнения в питии русских с прочими нациями, прежде всего, разумеется, с немцами, есть у Загоскина: “<...> умеренность редко бывает добродетелью русского человека. <���…> Немцу что надобно? — бутылку пива, много две. А видели ли вы, как наши мужички пьют брагу? Иной столько нальет в себя этого хмельного питья, что весь растечет и сделается почти прозрачным. Немец выпьет с расстановкою небольшую рюмочку шнапсу, да и довольно, а русский человек коли уже выпил один стаканчик „казенного”, так подавай ему целый штоф!”

Наблюдения очевидные, да и особых красок Загоскин не нашел (то ли дело Шиллер у Гоголя!), привожу его затем, чтобы показать, что издавна русских литераторов в поисках национального характера в сопоставлении его с иными непременно приводило к проблеме русского алкоголя .

Забавно, что в том же монологе некоего камергера выражается надежда на то, что “у нас так же, как и в Соединенных Штатах, простой народ станет понемногу привыкать пить вместо вина чай”. Я не готов комментировать последнее утверждение. Вероятно, даже очевидно, что американские пионеры были пристрастны к чаю и недаром толчком к войне за независимость стало так называемое бостонское чаепитие, и все же откуда у российского камергера 40-х годов позапрошлого века убеждение в том, что в США (тогда писали САСШ) предпочитают чай виски, — не ведаю.

Двоение в глазах пьющего — давнишний предмет комического в литературе. Так, в знаменитой оперетте “Летучая мышь” у пьяницы — начальника тюрьмы собеседники двоятся в глазах. В комедии А. Н. Островского “Волки и овцы” пьянчуга Мурзавецкий, собираясь объясниться в любви богатой невесте и имея пред собою престарелую ее тетку, видит двоих: “Кажется, обе тут. Так что-то как будто в глазах застилает, мелькает что-то: то одна, то две… нет, две, две… ну, конечно, две”. Объясняясь одной, то есть старухе, в ответ на ее недоумение отвечает: “Анфуса Тихоновна, оставьте, я вас прошу, я не с вами”. И т. д.

А вот из жизни. Приятель сына рассказывал, что за рулем, при удвоении дороги, он зажмуривал один глаз и ехал так, пока один глаз не уставал, и он его зажмуривал и открывал другой.

Все русское да русское. Но есть и нерусское.

Высокий ум.

А руки связаны.

Так начал пить мой друг.

Это японская танка по памяти. И автора не помню.

А вот классик корейской поэзии ХV века Чон Чхоль в переводе Анны Ахматовой.

Я оглянуться не успел,

Как миновали годы.

А много ль дел я совершил,

Разгулу предаваясь?

Да никаких! Так должен я