Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2009)

ледяная водка польется как на второй день творения молодая вода

но к деве никто не приходит — ни праведник ни злодей

не принесут ей порочных, безумием пахнущих орхидей

* *

*

Рассказывай, шуми: подвластна гению

смерть; идол вязовый сулит воскресный свет…

Нет, время — лишь свободное падение,

а ствол его — растительный предмет.

Я — вправе возражать, я — многоклеточный,

беспозвоночный, средняя ступень

на лестнице Иакова, избыточной,

как в юности благоуханный день

в Фирсановке (шафранный, синий, розовый!).

Печаль крепка, и наплевать ей, для

чего за озером, за рощею березовой

стелились земляничные поля.

Пьет чай с малиною, трезвея, ангел сумрачный.

Старик твердит “аминь”, юнец — “come on!”.

Простимся ли, проспимся ли — не умничай.

Не уходи. Теплее всех времен —

стремительное, скудное, которому

клянешься в верности, и всхлипываешь с ним,

как будто ночь — безмолвней крыльев ворона —

лежит над нищим городом твоим

* *

*

Свет выключился. Музыка сломалась.

Ни шерсти под рукой, ни янтаря.

Несметного — а пригодилась малость —

ждал. Восемь спичек, в очередь горя,

высвечивают двери, коридоры

и лестницы, ведущие во тьму.

Вдруг вспоминаю: столько было вздора

волшебного! Ей-богу, самому

не верится. Как ветка Палестины,

я странствовал. От грешных отчих мест

открещивался. Праздновал крестины

неведомого. И грузинский крест

аэроплана, как случайный лучик, —

ночной сверчок в просторной тишине, —

в оскаленных проскальзывая тучах,

был жалобой и родиною мне,

был голосом — вольфрамовой спиралью, —

и тут запнусь, почувствовав: дотла

не догореть. Ты — тусклой зимней ранью

и при свечах — прощальна и светла.

* *

*

Табак, водка, ночь. Третьи сутки

одно и то же вранье.

Стесняться прошлого? Дудки!

Паршивое, да свое,

как я уверял когда-то.

Ну и? Повторяться — не

такой уж и грех, солдаты,

лепечущие во сне.

Пусть бедствовать с музой тощей

несладко, но жизнь — жива,

и жалкая честность проще

лукавого воровства.

Есть молодость без утайки,

которая в нужный час

к безглазой, глухой хозяйке

спокойно подводит нас —

и мудрость есть без оглядки, —

хотя ее тоже нет,

за вычетом той тетрадки,

где страсть, словно вербный свет,

где старый мазай и зайцы

под недорогой ольхой

красят пасхальные яйца

луковой шелухой

4 января 2009

Рубанова Наталья Федоровна родилась в Рязани, живет и работает в Москве. Прозаик, автор книг «Москва по понедельникам» (М., 2000), «Коллекция нефункциональных мужчин» (СПб., 2005), «Люди сверху, люди снизу» (М., 2008). В «Новом мире» печатается впервые.

Софья Аркадьевна — в просторечии Соньша (хоть горшком, лишь бы не в печь — трафаретная присказка: какая, впрочем, не трафаретная? вс ё уже было — и та заношена!..) — закрывает глаза и щиплет себя за руку: если не сон, то что? что тогда? почему ё жик в тумане , почему неправильно (читай — аритмично; таблетка-таблетка, я тебя съем!) колотится сердце и, пропади все пропадом, подкашиваются ноги? Оставим, впрочем, в е н ы за скобками, оставим — да и сколько можно о несделанной операции, в самом деле! К чертям собачьим, к чертям! Рондо о потерянном гро2ше — комунарусижитьхорошопоэма: отставить классику, и вообще — о т с т а в и т ь, так нужно, она-то знает, почем фунт... (окончание на усмотрение читающего), знает, да, и не спорьте, не спорьте.

С некоторых пор — пора б признаться — Софье Аркадьевне страшно, невероятно страшно. Пересчитывая в который уж раз так называемые «трудовменяемые» месяцы (мягкий свет ночника, кажется, «зачищает» проводок ее мозга до последнего, дальше — нельзя, невозможно: дальше-то — полное оголение, взрыв!), она, кажется, кончиками пальцев нащупывает мыслеформу т и х о г о у ж а с а и, обхватив колени руками, начинает раскачиваться; с распущенной гривой — «предмет» зависти обладательниц трех у л о ж е н н ы х волосинок — Софья Аркадьевна похожа на, если б кто ту видел, постаревшую русалку. По «платиновой» седине ее мечутся, в такт наклонам туловища, зеленовато-сиреневые осколки спасительного «ночного» освещения — это сны маленькой кареты из чешского стекла: зеркальные отражения вмонтированных в нее крошечных лампочек дарят Софье Аркадьевне иллюзию гармонии, которую, она уверена, на земле уж точно не сыскать, а если даже и «да», то лишь — цитата — «в клиническом случае фанатичной веры да умалишения».

Нет-нет, у нее, конечно, на это духу-то не хватит, не-ет, — да и как сделать это , как всё грамотно р а с с ч и т а т ь? чтоб уж наверняка — и

б е з п р о б л е м?.. А ну как обманешься ? Покалечиться легче легкого —

и тут же тебя в утиль, в утиль, на раз-и: Софья Аркадьевна знает об этих местах , увы, не понаслышке — сама т у д а к француженке из первой своей школы сколько бегала! Той хоть и под девяносто было, и уж из ума почти выжила, а все одно — страшно: невозможный, до спазмов в горле, неизбывный великий страх — да что там страх: ужас — и вонь, вонь… от вони-то — никуда: запах лекарств накладывается на амбре выделений и, смешиваясь с хлоркой — вечной, неистребимой хлоркой, — уже преследует, настигает, душит, а потом вышвыривает тебя на воздух, где голова поначалу кружится — но то с непривычки, с непривычки…

Именно в минуты таких вот оглушений Софья Аркадьевна и начинала поминать Бога — лихом, лихом: почему д о п у с т и л, мол, не постарался , спустя рукава дел н а т в о р и л — а им расхлебывай теперь… Да и кто такой Бог, почему она о б я з а н а — кто обязал?! — любить, как пишут все эти кабинетные умники, «сакральную персонификацию Абсолюта»? Кто сказал, что Сущность, создавшая мир и миром тем управляющая (по мере сил, по мере сил… — поди с м а с с а м и-то управься, убить легче — вот и с л у ч а ю т с я «разрядки», барабанит пальцами по коленке Софья Аркадьевна, вот и тошнит-рвет шарик-то: жертвы и разрушения есть, жертвы и разрушения поражают воображение, жертвы и разрушения з а -

п л а н и р о в а н ы Самим, занесены Им в Список Дел Первостатейной — ой-ё!.. — Космической Важности, иначе планетке не выдюжить: все лишнее — к звездам, ba-bah! си-бемоль-ля-до-си, крестись не крестись — не спасешься), — Сущность непременно д о б р а я и — ухмыляться после тире, — мужеского пола ? Пол, впрочем, думает Софья Аркадьевна, в таких «весовых категориях» не работает. Он/а наверняка уж в состоянии соединить полярные начала: да, Софья Аркадьевна уверена, а как иначе?.. Кроме того, «андрогин» сей, возможно, не что иное, как обратная сторона «злой силы», — а ведь, если разобраться, нет никакой «злой силы»: «злая» она лишь в кривом зеркале людских представлений о мирке, которого (отождествленного лишь с социумом) н а с а м о м д е л е не существует, — матрица, матрица, как по нотам: ничего нового. («Нельзя же назвать ночь злой потому лишь, что та темна, и…» — мысли вслух, мысли вслух, обрывающиеся на полуслове: в последнее время она все чаще ловит себя на разговорчиках со стеной, глобусом или шахматной доской — не трогать, впрочем, не трогать зря фигурки, иначе опять до утра, а там и будильник, будь он неладен: сову-то не переделать, пристрелить только…) Итак, продолжает Софья Аркадьевна, раз зло есть изнанка добра, следовательно, Дьявол — или, если угодно, «персонификация темных сил» — обыкновенная изнанка Бога, и нечего огород городить: twix, идеальная пара, один плюс один, рекламная пауза… Л е г ч е, впрочем, от этого «открытия» не становится, и Софья Аркадьевна продолжает по инерции шевелить губами: но что, в самом деле, есть доброта в Его — трансцендентном, имманентном, каком там еще?.. — понимании?.. Так ли необходима она абстракции под названием в е ч н о с т ь? Да вот же они, хрестоматийные льдинки Кая , лейттема всего существования! И ее — тоже, увы…