Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2009)

Глупо, конечно, рвать на себе волосы от того, что попала (мотор! звуковой фон — клацанье капканов; видеоряд — виварий, распялки) в змеюшник: не впервой. Училки — они училки и есть, что с них взять? Бабьё, да: клише-клише, штампик-штампик — бог мой, как скучно, которое уж десятилетие одни дубли?.. Незамужние или разведенные, редко без патологий, с «выводком» или без оного, добавим сюда не без труда подавленное libido… — клиническая картина, собственно, ясна.

Иногда Софье Аркадьевне хочется смахнуть пыль с пластмассового их мозга — впрочем, гальюн нужно драить, а для этого необходим н а р я д, mersi. Можно, конечно, уволиться, однако не факт, что в другом — серпентарии/курятнике — лучше, а посему… от равнодушных/надменных/агрессивных «здрррсть» давным-давно ни тепло ни холодно; в конце концов, до пенсии… Зато ученики… ученики-то, как ни крути, Софью Аркадьевну ценят (с некоторых пор она избегает этого, из песка сотканного, «любят»), хотя между ними и нет никаких «нежностей»: в дом к ней никто не напрашивается, после уроков тоже особо не донимают — так, по мелочам… ну или если ЧП (хотя что такое ЧП?): возможно, она сама «закрывается», возможно… Жалеет ли теперь?.. Жалеет ли здесь и сейчас ?.. Нужно ли ей их тепло с е г о д н я?.. Софья Аркадьевна побаивается собственного ответа и от безысходности щелкает пультом, хотя обычно не грешит дурновкусием такого рода — она вообще не знает, что делает в доме телевизор; но тут ее будто подстегивают: «Доживем до понедельника», бог мой, сколько лет… а плечи, смотрите-ка, трясутся — впрочем, не из-за фильма. Софья Аркадьевна действительно не знает, на что станет жить через полгода: будет день, но будет ли пища?.. И дело не столько в желудке, сколько в пресловутом «уровне жизни» — хотя бы относительно (относительно чего?.. знала б она!) достойном: побирающиеся старушки стали ее ночным кошмаром, навязчивой идеей: представить себя на их месте немыслимо, честней в окошко. .. сможет ли? «Кто чего боится, то с тем и случится», да уж: с мыслеформами шутки плохи… Переводы и репетиторство — вещи нестабильные, господа2чки же хватит аккурат на «камерные поборы», как называет она оплату счетов, да недельный п р о к о р м: страшное, ух и страшное словцо — про корм, о корме , нет лишь самой еды.

«А что, коммуналки в Москве еще существуют? — спрашивает Софью Аркадьевну случайная попутчица: чрезвычайно болтливая дама, передис­­лоцировавшаяся в *** лет пятнадцать назад, — за десять минут дороги она не рассказала, быть может, лишь об уровне дохода своего husband’a да чем он, Штирлиц этакий, на самом деле занимается, вполне официально маскируясь «культурными связями». Дама упорно делает вид, будто верит центральным российским газетам, это у д о б н о — она же представляет в Германии лицо России , не совсем понимая, правда, что черты его «презренному Западу» малоинтересны. — Кстати, я регулярно слушаю ваши новости: как все изменилось! И какая гуманная пенсионная политика — снять льготы, но в р а з ы увеличить саму сумму! Как это правильно, вы не находите? Нет?..» — «Deutschland u sub ̈ /sub ber Allеs!» [4] — Софья Аркадьевна смотрит в точку «третьего» ее глаза: даме не по себе, она не привыкла к т а к и м взглядам, не догоняет и грубоватого «коана» Софьи Аркадьевны, а потому из последних пытается спасти ситуацию : «Мне рассказывали, библиотеки здесь отлично, просто отлично укомплектованы — и даже в провинции!.. Это достоверная информация, из компетентного источника! Мне объясня­ли…» — поля ее шляпки ритмично покачиваются, и Софья Аркадьевна вдруг в и д и т, что именно в таком темпе — размеренно, неторопливо, отлаженно — дама, оголив короткие свои ножонки (блузку можно оставить, за четыре с половиной минуты — засекала — не мнется), помогает Штирлицу справить н у ж д у: прекрасно, милый, прекрасно, да, да, еще, да, сейчас, да, вот так, хорошо, хорошо, оч-чень хорошо, да-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!..

А у з е л к и действительно крайне болезненны — сколько еще протянет? Нужно ли т я н у т ь?.. Сколько пройдет времени перед тем, как ?.. Денег на операцию не предвидится — рондо о потерянном гро2ше! (Идти под бесплатный нож — себе дороже: нет-нет, все прелести такого рода она знает назубок. Порой Софью Аркадьевну посещают «странные» на первый взгляд — но только на первый — мысли: раз люди никому не нужны, размышляет она, какой смысл в лечении? Почему — вернее, за что? — их вообще лечат? Главная причина, разумеется, — доход фармкомпаний. Но откуда тогда больницы?.. Кому-то ведь и они выгодны? .. Не может быть, чтоб больницы появились п р о с т о!). Деньги-деньги, веселуха…

Все, что было, все сбережения Софья Аркадьевна беспечно (опостылело п е ч ь с я) истратила три года назад в стране своего (так она называла французский) языка. Что ж, теперь и впрямь можно умирать — город-мираж (не самый, наверняка не «самый красивый в мире»: легенда Парижа, в конечном счете, увы, не более чем грамотный пиар, толковая продажа мифа), выдуманный господами классиками, истоптан больными ногами вдоль и поперек; и даже жареные каштаны, да-да, они самые, и скамеечки Люксембургского под щедрым «импортным» небом, и великолепный кофе, и кем только не описанный С о б о р, и какие-то прям-таки веселые шлюхи… Hier?.. Aujourd’hui?.. Demain?. Avant-hier [5] , черт, черт… Софья Аркадьевна достает баночку с двадцатипроцентным раствором мумиё на вазелине — говорят, помогает; говорят, кур доят.

Однако не о Париже думает Софья Аркадьевна, вздрагивающая по утрам от звериного рыка будильника, не о Париже — все это блажь, во­с­­поминания, припудренные ржавью двоичной системы — ничего, кроме единиц и нулей, ничегошеньки! Потому все чаще и душит ее страх — спят душеохраннички-то, пьяны-с! Не иначе как жженкой баловались, похмельничают теперь — ром да вино, вино да ром «без примеси воды негодной» [6] — да и зачем в о д а?..

Вероятно, рассуждает Софья Аркадьевна, уставившись в шахматную доску, у нее геронтофобия — однако в таком случае пол-Империи нужно лечить! Поди-ка доживи хотя б до семидесяти! Только попробуй, старче… Страшно, страшно — адски (старшеклассники сленгуют — «аццки») страшно! И откуда он только берется, страх этот? Не потому ли в душу закрадывается, что никого рядом нет? Ни-ко-го: сама так захотела, да, какие теперь ахи-вздохи, поблажки, к чему? «За что боролась, Аркадьна…» — нет, она ни о чем не жалеет: ни о чем, поэтому — флуоксетин, 60 мг/сут, к а к

д о к т о р п р о п и с а л, amen: «В Америке, уважаемая, тридцать миллионов рецептов ежегодно! А вы говорите! Пейте уже на всю голову — и не бойтесь!»

Софья Аркадьевна обводит взглядом комнату — унылую, «типичную» комнату с унылыми «стандартными» обоями, пробегает кончиками пальцев по унылой, такойкакувсех, мебели, смахивает пыль со старенького Celeron’a — освоила-таки, хоть и не сразу, электронную «печатную машинку»: переводы-переводы, а я старенький такой... [7] а вот ведь если б не они, кинуть зубы на полку можно было бы значительно раньше. Однако на нормальную клинику все равно не хватит… да и на что — на что ей в пятьдесят пять х в а т и т?