Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2010)

“Эти стихи пришли из воздуха. Или из (1)Воздуха(2). Четыре года назад московский журнал этого имени опубликовал подборку (1)Поэты Харькова(2). Так я впервые столкнулся со стихами Ильи Исааковича Риссенберга. Столкновение получилось такой силы, что слетела крыша , как тогда, кажется, говорили, а сейчас, кажется, не говорят. Харьковские коллеги похмыкивали не без удовольствия: они-то рядом с этим живут всегда ”.

“Вот предварительный итог моих четырехлетних размышлений: это ощущение вызывается уникальным, из ряда вон выводящим и выходящим качеством стихов Риссенберга. В них нет (1)истории поэзии(2), причем ни в ту, ни в другую сторону – ни в сторону прошлого, ни в сторону будущего, как нет ее и в (1)наивной поэзии(2) (там – в результате нарушения закономерных связей между приемом и предметом)”.

“Любые стихи, какие мы читаем (и пишем), имеют прошлое – линию поэтик, техник, интонаций, которой они наследуют или которую отвергают, ощутимо игнорируя или пародируя (и тем самым как бы отрицательно наследуя). Любые стихи, какие мы читаем (и пишем), имеют будущее – линии, которые они пытаются утвердить или уничтожить. Мне кажется, в мире Ильи Риссенберга ни этого прошлого, ни этого будущего нет. Не подразумевается. Не на уровне цитат или аллюзий – они там как раз есть, и больше, чем мы в состоянии осознать, – хотя бы потому, что часто это цитаты из неизвестных нам книг. И не на уровне технических средств, версификационных приемов – ритмических схем, особенностей рифмовки, принципов построения образов. Все они, взятые по отдельности, имеют свою собственную генеалогию, но сам стих Риссенберга в литературном смысле внеисторичен . Он не ставит себя в ряд и не пытается стать началом нового ряда. Но нет у него и современников – даже если и можно найти формальные связи и/или использования, они не являются общением, учетом, отрицанием. Он как бы выведен за скобки – и синхронически и диахронически”.

“Я не пишу, потому что оно молчит”. “Нейтральная территория. Позиция 201” с Михаилом Кукиным. Беседу ведет Леонид Костюков. – “ПОЛИТ.РУ”, 2010, 9 марта .

Говорит Михаил Кукин: “Я думаю, что огорчу всех сторонников мнения о том, что Окуджава большой поэт. Они, конечно, от того, что бы я ни сказал, думать по-своему не перестанут – и это меня немного утешает, но, скажем так, свой (1)голос рядового(2) я в этом споре подам. Я скажу так. На мой взгляд, Окуджава – это, безусловно, яркое явление в истории русской культуры ХХ века, советской русской культуры, но как поэт, мне кажется, он уступает себе же самому как поющему и научившему петь, подбившему взять в руки гитары, и тому подобное… множество людей. С другой стороны, как говорится, как говорят в народе, подкузьмил он очень многим. Потому что в чем-то отвлек, развлек, как-то смягчил, приглушил трагизм ХХ века. И, скажем, чтение воспоминаний Надежды Яковлевны Мандельштам, чтение стихов самого Мандельштама, особенно поздних, чтение Бродского, чтение Венечки Ерофеева – оно шло вразрез со стихами о Наталье и гусаре, который в нее влюблен. Вот для меня лично – шло вразрез. Причем не просто вразрез, (1)это такая эстетика, а это другая эстетика(2). Я все-таки могу сказать, наверное, даже жестче – я видел в этом фальшь и ложь”.

Составитель Андрей Василевский

“Виноград”, “Гипертекст”, “Дальний Восток”, “Дружба народов”,

“Иностранная литература”, “История”, “Знамя”, “Литература”, “Мир Паустовского”,

“Наше наследие”, “Нескучный сад”, “Новая Польша”, “Октябрь”, “Проталина”,

“Русский репортер”, “Фома”

Алексей Андреев. Среднерусские истории. – “Октябрь”, 2010, № 3 .

Мне понравилась эта проза – с её сказовостью, юмором, немножко лукавой интонацией, явственным отсылом к традиции, наконец, авторским отношением к героям. Может и правда, именно таким письмом и сподручнее цеплять, зафиксировать точнее всего наше дикое время? Схожим, кажется, образом потрудился в соседней галактике и Петр Алешковский (см. его “Институт сновидений” и “Старгород”). Там, правда, совсем другая энергетика, да и жанр – посюрнее .

Николай Богомолов. Несколько измерений биографии. – “Знамя”, 2010, № 4 < http://magazines.russ.ru/znamia >.

Рецензия на книгу Андрея Арьева “Жизнь Георгия Иванова” (2009). Разумеется – местами – в сравнении с “Георгием Ивановым” Вадима Крейда (серия “ЖЗЛ”, 2007).

“Арьев несколько суховат, но за этой сухостью стоит твердое знание. А Крейд беллетристичен и этим как будто привлекателен. Вот, скажем, главка о Сологубе: (1)Последний раз они свиделись в сентябре 1922 года. За несколько дней до своего отъезда за границу Георгий Иванов пришел на Разъезжую, 31, попрощаться(2). Все легко и изящно, если забыть, что с осени 1921 года Сологуб жил совсем не на Разъезжей, а на набережной Ждановки. Или о превратностях судьбы, постигших Иванова с Одоевцевой в Биаррице: Крейд несколько раз упоминает местную газетку, но совершенно явно никогда ее не видел. <���…> Сравните: краткая биографическая канва в книжке Крейда составляет 5 страниц, а в книге Арьева – 26. Но, может быть, самое главное – что автор рецензируемой книги пошел не по опробованному многими и многими пути, сравнивая Иванова прежде всего с литературными (1)генералами(2), а попытался понять дух эпохи, увиденной во всех ее мелочах, до забытых всеми поэтов и событий. И сразу же открылось очень многое”.

Впрочем, дальше Богомолов и спорит с некоторыми оценками А. А.

Владимир Гандельсман. Цирковой артист. – “Знамя”, 2010, № 4.

О, “когито” блеснувший коготок,

вцепившийся в моё существованье,

застрявший в нём! Что значит слово “Бог”

как не Его дыханье?

Что может быть прекраснее, чем снег

и дерево в ветвящемся ознобе?

Жизнь жительствует, мёртвый человек

не одинок во гробе.

Не новая ль звезда вонзилась в синь,

как бы с земли взметённая шутиха?

Не гаснет Твой небесный свет. Аминь.

Неотвратимо. Тихо.

(“С похорон”)

…Юрий Кублановский сказал мне, что стихотворение В. Г. “У стены”, вошедшее в эту подборку, поразило его примерно так же, как в своё время поразило пастернаковское “В больнице”. Посмотрите.

Сергей Гандлевский. Общее место. – “Иностранная литература”, 2010, № 3 .

“Заветная мечта многих: занавес жизни опускается, и мы, томясь и ликуя, постигаем смысл и пафос оконченной (1)пьесы(2) и назначение сыгранной нами (1)роли(2)... Но все это – лишь (1)угадайка(2), более или менее талантливая, игра ума и сотрясение воздуха для достаточно здоровых людей. Перед лицом настоящей смерти во всем ее кромешном одиночестве, ужасе и безобразии, как она описана на соседних страницах Филиппом Ротом и Свеном Дельбланком, лучше всего умолкнуть, хотя бы на ритуальную минуту. Чтобы потом снова взяться за домыслы и гадания. Природа наделила нас бесценным даром – легкомыслием, чтобы нам все-таки жить-поживать, а не цепенеть ежеминутно от ужаса. Как бы высоко кто-нибудь ни мнил о себе, но, если он не вовсе болван или безумец, его нет-нет да посещает вроде бы безнадежная мысль, что мир, со всеми его концами и началами, не умещается в его черепной коробке. (Я бы и врагу не пожелал один-единственный денек пожить в мире, смысл и устройство которого в ладу с моим разумением: наглядные причинно-следственные связи, казарменные симметрия и справедливость – и прочие унылые прелести...) Мысль о маломощности человеческого рассудка только с виду грустна и безнадежна: она – залог самых невероятных упований... в том числе и на смерть”.