Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2006)

Кекова Светлана Васильевна родилась на Сахалине. По образованию филолог; преподаватель Саратовского университета. Автор нескольких поэтических книг. Стихи Светланы Кековой переводились на многие европейские языки. Постоянный автор нашего журнала. Живет в Саратове.

1

Если тронуть за горло бутылочку,

Заглянуть в аккуратную дырочку

И пытаться смотреть сквозь нее,

То становится нежно, расплывчато,

Перламутрово и переливчато

Во дворе на веревках белье.

А Вселенная знай себе рушится…

Лишь белье безнаказанно сушится,

Задевая дощатый забор.

И в классическом жанре элегии

Зацветают в саду аквилегии,

Или проще сказать — водосбор.

Ты становишься к старости бдительным,

С телескопом своим удивительным

Наблюдаешь движенье планет.

Сквозь стекло голубое, зеленое

Видишь воздуха море соленое,

В нем плывущие Мальт и Ранет.

Ах, бутылочка, рюмочка, вилочка,

В небе облачко в виде обмылочка,

Глаз кузнечика, бабочки лоб.

И — предложный, творительный, дательный —

Смотрит полдень, как ангел внимательный,

На тебя сквозь иной микроскоп.

2

Лицо к пустому небу обратив,

Любовь застыла, как инфинитив.

Глагол “забыть” стоит в возвратной форме.

Печется ворон о насущном корме.

Сей вран живет на нырище. Кумран.

Курбан-байрам. Но пасаран. Айран.

Бей залпом по окрестным букварям,

По океанам, словарям, морям!

Господь нас создал без черновика

И окружил любовью безвозмездной.

Но мы, как испаренья языка,

Уже висим над бессловесной бездной.

3

Грач летит, озирая окрестности,

Жизнь лежит под могильной плитой.

Что ж ты плачешь, учитель словесности,

Над последней своей запятой?

Падежом откупаешься дательным

От торговцев, барыг и менял

И выходишь в залоге страдательном

К тем, кто молча тебя обвинял.

Говоришь: “Да, виновен отчасти я

В том, что мир безобразен и гол,

Но уже я не в силах причастие

Превратить в переходный глагол”.

Льются листья кленовые красные,

Созревают мускат и миндаль,

А в корнях чередуются гласные,

И светло улыбается Даль.

4

Под деревом с листвою красной

Сидят, глядят на дождик дробный

Какой-то зверь волкообразный,

Какой-то жук птицеподобный.

На дереве с листвою желтой,

Как на забытом клавесине,

Марш исполняет дятел твердый,

Увязнув клювом в древесине.

Могучий дуб с листвой зеленой

Вдоль пышной кроны гонит волны,

Чтоб каждый — пеший он иль конный —

Плясал в лесу под звук валторны.

И человек в солдатской каске,

В очках и черной водолазке

Вдруг видит: лишь жуки и слизни

Спокойно спят на древе жизни.

5

Ворон — рупор народного мнения —

В золоченую дует дуду:

“В сослагательном жить наклонении

Много проще, чем в здешнем аду.

Там для жаждущих мук очистительных

Открывается призрачный фронт,

Где полки молчаливых числительных

За последний идут горизонт”.

6

Я забыла, как на отцовский китель

слез солено-горьких лилась река,

только помню, чему нас учил учитель

на уроках русского языка.

Он спрягал глагол, ничего не слыша,

он склонял правительство, осмелев,

а ему внимал Виницковский Миша,

Милошевич Слава и Друскин Лев.

На второй этаж дорогих угодий

он взлетал, не касаясь рукой перил.

И, конечно, звали его — Мефодий.

Был любимый брат у него — Кирилл.

Жизнь летела — сказочна, одинока,

но сложила крылья, попав в сачок.

И сквозь слово “млеко” сияло око,

голубой, славянский горел зрачок.

И кого-то тихо звала обитель,

а кого-то — звезды и облака,

потому что всех нас любил учитель,

тайнозритель русского языка…

7

Грубой лепки кувшин, бельевая корзина,

за немытым стеклом — облака…

Что бормочешь ты, как ты живешь, Мнемозина,

в бесконечном аду языка?

Пожилой табурет, или кресло-качалка,

или вытертый клетчатый плед…

Жить вещам в языке неуютно и жалко:

там пространства и времени нет.

Там лишь шаг небольшой от любви до разлуки,

от сверла до степного орла.

Вещь состарилась в слове и съежилась в звуке,

разболелась, слегла, умерла.

Так давай, Мнемозина, мы выбросим ветошь,

дорогие сожжем словари.

Ах, подруга неверная, что же ты медлишь?

Отвечай, не молчи, говори…

8

Были римляне добрыми. Злыми

были скиф, и сармат, и монгол.

Держит имя рукою за вымя

бородатый и бодрый глагол.

Имя сделалось бедным скитальцем,

но до смерти ему далеко,

и течет у глагола по пальцам

голубое, как сон, молоко.

Розовский Марк Григорьевич родился в 1937 году в Петропавловске-Камчатском. Закончил факультет журналистики МГУ им. М. В. Ломоносова (1960) и Высшие сценарные курсы. Режиссер, драматург, художественный руководитель Московского государственного театра “У Никитских ворот”, народный артист России, профессор РАТИ (ГИТИС) и РГГУ. Живет в Москве .

После премьеры “Истории лошади” по рассказу Льва Толстого “Холстомер” в Ленинградском Большом драматическом театре (1975) его главного режиссера, лауреата Ленинской премии, народного артиста СССР Георгия Александровича Товстоногова кто-то окрестил убийственным словечком — “конокрад”.

В Древней Руси и на Востоке за воровство строго наказывали. Скажем, за кражу лошади полагалось отсечение руки.

Гога (он же Г. А. Товстоногов) остался безнаказанным.

Мой приятель — весьма мудрый человек. Он не стал меня утешать, а произнес нечто такое, что даже порадовало точностью оценки:

— Ты, дурак, не понимаешь, — то, что с тобой произошло, не могло не произойти. Ты в известной степени изначально был приговорен к тому, что якобы случилось.