Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2007)

Здесь муж — по-прежнему ее муж. Но уже не лощеный миллионер, а дешевый ублюдок, налитый пивом. И он по-прежнему “все знает” (кровать с зеленым стеганым одеялом, где она трахалась с Дэвоном, — принадлежность этого интерьера) и по-прежнему страшен. Кажется, что дом весь пронизан чувством вины, страха, беззащитности и одиночества. Здесь она спит с мужем в одной постели, готовит ему завтрак, выслушивает упреки, терпит побои… К тому же в какой-то момент выясняется, что дом населен проститутками. Сии прекрасные девы с упоением рассказывают, как спали с парнем, которого она знает (с мужем, с любовником?). К прочему клубку негативных эмоций добавляются ревность, сознание брошенности. Диалог проституток: “А может, найти кого-то другого?” — “Да как найдешь другого, если чувствуешь себя полным дерьмом”, — абсолютно точно описывает то состояние женской психики, из которого соткано это пространство.

Но и это еще не все. Компания проституток — проводник Никки в ее гипнотическом странствии. Они намекают, что ей “приснится сон”… И вправду, в какой-то момент за окном она видит темную, заснеженную улицу Лодзи. Потом вдруг сама оказывается там, на снегу, раздетая. В том жутковатом, холодном и темном мире, где некогда совершилось убийство. Где несчастную девицу однажды пришили отверткой. И вокруг было “все красное”.

Впрочем, убийством пахнет и в Голливуде. В полицию является невменяемая барышня (Джулия Ормонд) и рассказывает свиноподобному сонному полицейскому, что ей кажется, будто она вскоре кого-то убьет. Что ее кто-то гипнотизирует. “Чем вы его убьете?” — “Отверткой”, — разматывает бинты на животе; там — воткнутая под кожу отвертка.

Никки меж тем от всей этой “сраной” жизни в очередной раз радикально преображается. В начале была изысканная, воспитанная кинозвезда с загнанными глубоко внутрь комплексами и страхами. Потом — затраханная домохозяйка из дешевой квартиры. Теперь она превращается в мегеру с подбитой губой и, сидя на приеме то ли у психоаналитика, то ли у частного детектива в круглых очках (ее туда направила из-за кромки кадра чья-то тонкая рука в красном манжете), матерясь через слово, рассказывает, как в пятнадцать лет выдавила мужику глаз, когда он хотел ее изнасиловать, а когда другой сожитель кинулся на нее с ломом, разнесла этим самым ломом всю дверь. Это не другой человек, не новый персонаж — все та же женщина, но с распечатанным подсознанием, из которого бьют фонтаном ужас, агрессия и растерянность. То, что делает в этих эпизодах Лаура Дерн, — сродни гениальности: хриплый, матерящийся “голос женщин всех времен: „Мой милый, что тебе я сделала?””

В какой-то момент в ее бредовом, бессвязном монологе, перемежающемся “сценами из семейной жизни”, возникает тема “города, из которого ее парень родом”: “Там есть химзавод. И все ходят поэтому какие-то ненормальные. Что творится у них в головах? Какая-то совсем мелкая деваха однажды остановилась на улице, вперилась куда-то. Ее спрашивают: „Что ты там видишь?” — а она: „Конец света. Все вокруг красное, и идет огненный дождь. Вопль и скрежет зубовный””. Это уже подлинный Ад. Пространство, где возможно все и где плевое дело — помереть от удара отверткой.

Дальше мы видим, как по небу стремительно несутся багровые облака, и вновь попадаем во двор дома с серыми стенами, где муж в заляпанной кетчупом белой футболке принимает компанию бродячих циркачей с уголовными лицами — с ними он уйдет странствовать, бросив героиню одну. Это переломный момент, кульминация фильма. Но не кульминация роли. Она в другом месте, после рассказа Никки о Призраке: “Там у них в цирке был парень. Он так хорошо, грамотно говорил. Все люди к нему подходили, и он делал с ними что-то невероятное”… После этого следует эпизод, выпадающий из времени, пространства и даже столь эфемерных, как в данном фильме, причинно-сюжетных связей: сквозь смеющуюся клоунскую маску мы видим героиню, бегущую в свете прожектора по круглой дорожке; она несется, нелепо вытянув вперед руки, и кричит, словно раненое животное… Вот это уже самое дно, точнее, апофеоз гипнотического эксперимента, в который ее ввергла капризная воля режиссера — “злого мальчика, создавшего отражение”. Надо заметить, что клоуны у Линча, начиная с хозяина “Человека-слона” в одноименном фильме (1980), всегда воплощение зла. Так он, видимо, изживает свой комплекс режиссера-манипулятора. Любопытно также, что тема гипноза в картине тесно связана с темой дрессировки животных. Линчевские “клоуны” манипулируют бессознательным в человеке, подавляя разумное “я” и выпуская на волю демонов.

Если представить себе конструкцию “ВНУТРЕННЕЙ ИМПЕРИИ” в виде “8”, то верхняя ее часть замыкается в тот момент, когда героиня впервые оказывается в пространстве серого дома с пыльной изогнутой мебелью. А теперь мы в нижней части второго круга, где все силовые линии во всех пространственно-смысловых пластах ведут к одной точке — к чудовищной неизбежности насильственной смерти. Есть тут, например, эпизод, где муж-циркач в какой-то драной поддевке врывается в поисках Призрака (что-то они с ним не поделили) в лодзинскую квартиру, где за столом сидят вещие (цыганские?) старики и с ними — дух девушки, взывающий к мщению. Старики спрашивают девушку: “Ты его узнаешь?” — “Да”. Мужу: “На кого ты работаешь? На того, о ком она говорит?” — “Да”. Мужу старики неторопливо выдают пистолет и отправляют мстить: “Коня к колодцу”. А сами поворачиваются, словно бы к телевизору, и… превращаются в кроликов. Так это они смотрят на персонажей главной истории? Или на нас, сидящих в зале? Боги-волшебники, вершащие справедливость, полуживотные-полулюди, знающие какую-то тайну?

Потом заплаканная “Потерянная девушка” окажется в образе проститутки среди прочих девиц на улице Лодзи: “Вы меня узнаете?” А героиня Лауры Дерн, растрепанная, с подбитой губой, — на Голливудском бульваре. “Хеллоу!” — хором кричат проститутки. Та хохочет: “Я — шлюха! И я — уродина!” Иная ипостась Никки (выглядит так же, но другая реакция — смотрит со стороны) — в шоке. К тому же смертельно напугана: “Я чувствую. Меня хотят убить”. Она в панике вбегает в какой-то клуб. Ее провожают в зал, потом наверх… Тонкая рука в красном манжете делает пассы. И мы вновь видим ее в кабинете психоаналитика-детектива в круглых очках. Краткий конспект уже бывшего разговора: “Я не знаю, зачем я пришла, но мне сказали, что вы можете мне помочь”… Звонит телефон: “Да, она еще у меня. Да. Понял: „Коня к колодцу?”” Никки приговорена…

Она выбегает на улицу и встречает растрепанную девицу, которая в полиции бредила, что ее кто-то запрограммировал на убийство (в одном из эпизодов, где Никки удавалось вроде бы ненадолго вырваться из пропитанного унижением серого дома, она бросалась в шикарный особняк к своему киношному любовнику Билли, заставала там его жену с дочкой и нарывалась на грандиозный скандал; в роли жены — та же Джулия Ормонд). Соперница-убийца-сомнамбула выхватывает из рук Никки отвертку (на протяжении всех сцен у психоаналитика та вертела орудие собственного убийства в руках) и с размаху всаживает бедняге в живот. Согнувшись, Никки бежит по бульвару, зажимая рану рукой. Звезды, звезды под ногами. Мелькает название улицы: “Голливуд” (Линч тщательно готовит “киношную” развязку истории). Никки падает у запертой витрины среди бомжей. Слева страшная, как черт, негритянка. Справа — хорошенькая, как ангел, японочка в обнимку с черным приятелем. Никки рвет кровью. Кровавое пятно расплывается рядом с очередной звездой. “Леди, да ты умираешь”, — философски замечает страшная негритянка. Да, она умирает. Но ей нужно время. И бомжи деликатно, не обращая на это внимания, продолжают прерванный разговор о том, как доехать куда-то там на автобусе. Японка ангельским голосом несет какую-то хрень про свою подругу Мики, “у которой дырка в стенке вагины. И она теперь знает, как быстро идет время”… Никки меж тем отходит. В последний момент негритянка говорит ей: “Ты просто умираешь, мэм. Ничего страшного”. Включает зажигалку. “Я вижу твой свет. Он сияющий и вечный. Ты теперь высоко над печальными днями”. Камера отъезжает. Стоп. Снято. Бомжи-актеры, помогая друг другу, встают, выходят из кадра. Никки недвижна. Она встанет только тогда, когда потрясенный зритель окончательно уверится, что она уже умерла.