Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2007)

Получается парадоксальная ситуация — отчего-то тридцать лет назад мы знали, каких именно книг лишены, и сейчас выясняется, что мы не ошибались. Литературный ландшафт 70-х был отчетлив. (Где, как зарождалось знание о хорошей книге, как распространялось? Почему эти механизмы не действуют сегодня?)

А сегодня в отделе современной прозы, отечественной или зарубежной, я чувствую себя носителем небольшого тайного знания. Вон там, там и там действительно волшебные книги. Но я нашел их с трудом — это не фигура речи, а буквальность. Трудясь — то есть рецензируя по книге в неделю два года подряд или вычитывая пласты прозы в жюри различных конкурсов. И никакие механизмы отбора, ни общедоступные, ни внутрицеховые, мне не смогли помочь.

Мысленно сравнивая объемы просеянного и непросеянного (все лично прочитать один человек заведомо не в состоянии), я представляю себе итог. К трем-четырем замечательным произведениям и авторам, известным мне, добавляю пять-шесть неизвестных. Получается хорошо — так же, как во вчерашней или позавчерашней прозе или в сегодняшней поэзии.

То есть как ни мути, а от правды не уйти. И через тридцать лет русская (как, впрочем, и зарубежная) проза рубежа тысячелетий высветится во всем своем блеске. Этого только отсюда (лицом к лицу) не видать. Возникает искушение просто переждать мутную эпоху. Мне такой вариант не подходит по нескольким причинам.

Во-первых, я благодарный читатель хорошей прозы и хочу своевременно получить свою порцию удовольствия. И мне невыносимо ждать тридцать лет, перечитывая Чехова на досуге. Помимо Чехова мне нужна современная литература.

Во-вторых, я не верю в безличные механизмы. Время само по себе никакой работы не производит. Огромный массив необработанной руды металлом без человеческой деятельности не станет. Стало быть, время в культуре складывается из событий и поступков. И событие (проза написана и где-то спрятана) требует поступка (найти).

Пока я пишу эту статью, я, конечно, не занят пресловутым поиском, но здесь мне хотелось бы нелишний раз аргументировать насущность этой частной деятельности. Ведь в той или иной форме поиском, прочесыванием и просеиванием заняты многие институции: издательства, журналы, премии. Что же, все они буксуют?

Ответ будет таким: они не буксуют. Наоборот, если бы их пронизывало внутреннее ощущение кризиса, они бы искали пути выхода из него. Нет, многие почтенные люди на своих местах исправно получают ожидаемый продукт. Вот только:

ведущие толстые журналы вынуждены смириться с потерей читателя;

остальная литературная периодика (региональные и тонкие издания) держит равнение на ведущие толстые журналы;

издатели зарабатывают деньги, но их продукт трудно спутать с литературой;

в Интернете нет состоятельного ресурса современной прозы (или он неизвестен профессиональному сообществу).

Серьезным показателем кризиса культуры была лет десять назад широко шедшая дискуссия насчет того, совсем умер современный русский роман или еще не совсем. При этом логично было бы полагать, что журналы как-то перестраиваются на поэзию и малую прозу; издательства переходят на републикации, сборники рассказов и иностранные романы; Букеровская и родственные ей премии не присуждаются ввиду отсутствия предмета обсуждения. Нет, журналы публиковали произведения с подзаголовком “роман”, издательства издавали цельные книги отечественных авторов под единым названием, которые в аннотациях непринужденно называли “романами”, премии находили адресатов. Ситуация, согласитесь, абсурдная — вот она, вещь, а вот спор о том, почему ее нет. Подытожим: кризис явно был не материальным, а, так сказать, понятийным. Роман — это была верхушка айсберга. По сути, речь шла о художественной прозе в различных пониманиях этого слова. Они (понимания) угрожающе расщеплялись. И одно существенное понимание оказалось вакантным, незанятым, повисло в воздухе. То ли действительно исчез сам предмет, то ли — ракурс, в котором он виден.

По-моему, ключевым термином в дальнейших попытках понять происходящее является жанр . Думаю, многие согласятся, что есть глянцевые, лоточные жанры — мистический триллер, эротический боевик, детектив с элементами мелодрамы — и от этого сектора массовой культуры нелепо ждать головокружительных художественных достижений. Но что, если в каком-то очень важном смысле нет и никогда не было высоких фиксированных жанров? Давайте присмотримся к истории литературы и заметим, что практически каждое значительное произведение взламывало устоявшуюся жанровую структуру и либо так и осталось стоять особняком, либо образовало новый жанр, впоследствии зафиксированный и даже закостеневший. Не случайно можно долго спорить, писать статьи и защищать диссертации на тему жанра “Мертвых душ”, романов Достоевского, “Котлована” или “Мастера и Маргариты”. Эти произведения выношены и созданы в пространстве, где нет готовых форм , вне- или, если угодно, до-жанровом. Если принять это положение о принципиальной неопределенности жанра действительно значительной прозы хотя бы как гипотезу, то становятся яснее по меньшей мере два эмпирических факта.

Во-первых, — серьезная стратегическая ошибка толстых журналов, соответствующего им издательского сектора и многих премиальных сюжетов. Ошибка идеологическая, если здесь уместно говорить об идеологии. Мне кажется, что толстые журналы добросовестно длят линии, начинающиеся в великой русской литературе позапрошлого века. Задача на первый взгляд благородная. Но если учесть, что великие предшественники не длили ничьих линий, а скорее зачеркивали, ломали, рисковали… Что пафос старательного продолжения им совсем не был присущ… Получается ситуация, точно схваченная Высоцким в песне “Колея”: “Эй, вы, задние, делай как я — / это значит, не надо за мной!” Но некоторые задние наивно ломанулись за лидерами, по их колеям. И их почему-то поощрили в этом начинании.

Давайте попробуем назвать доминанту толстожурнальной прозы детальным психологическим реализмом (сокращенно — ДПР). Соседние устоявшиеся термины типа “критического реализма” кажутся мне менее точными. Заметьте, что я не утверждаю тотального господства этого жанра (а это именно жанровая характеристика, особенно если превратить ее в определение и присоединить к слову роман, или повесть, или рассказ ). Я говорю именно о доминировании. Уже в процессе подготовки статьи сотрудники “Нового мира” привели мне несколько убедительных контрпримеров, свидетельствующих о наличии “другой прозы” под знакомыми обложками. Конечно. Давайте навскидку примем удельный вес ДПР в толстых журналах за 50 процентов. А потом снимем со стеллажа любого книжного магазина книгу современного прозаика, отечественного или (особенно) зарубежного, массового или элитарного. Вероятность обнаружить там жизнеподобную историю с подробным психологическим вживанием в персонажей ничтожна. Таких книг — одна на десять, если не на сто.