Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 2 2007)

Он впервые видел ее так близко и молчал.

Она приученно улыбнулась:

— Здравствуйте. Врача вызывали?

Он попросил ее не разуваться, но она, посмотрев в зеркало паркета, сняла сапоги. Ступила в него как в воду. Сапоги у нее были старые, стоптанные. Он уже знал, что это рабочие сапоги, что для выхода у нее есть другие, с высокими облегающими голенищами, на острой шпильке, и походка у нее для выхода другая, и губы она красит ярче. Все другое: и сумка, и пальто, и шапка, и шарф, и голос, наверное, другой, и взгляд. Куда она ходила, с кем встречалась, он не знал. Возвращалась всегда одна.

Она прослушала его, измерила давление, сосчитала пульс. Сказала, что сердце бьется неспокойно. Хотела сделать укол, но он отказался. Она достала ручку и бланки, чтобы выписать лекарства. Огляделась. Стола в большой комнате не было. Был только диван, на котором сидел старик, и стул, на котором сидела она. Он пригласил ее в кухню. Наблюдал, как бежит ее ручка по серому листу, оставляя быстрый след. Вслух удивился разборчивости ее почерка.

— Это говорит об открытости моей натуры, — усмехнулась она. — Если верить графологам, я легко нахожу контакт с людьми.

— Не хотите чаю? У меня вкусные конфеты к чаю. Вишня в коньяке. Раньше такие не достать, а сейчас пожалуйста, были бы деньги.

— Не скажешь по вашей обстановке, что их у вас много.

— Почему?

— Хотя вообще-то квартира хорошая, и дом новый, и отделка что надо, сантехника, паркет, стеклопакеты.

— Это сын. Он купил квартиру и отделал. Он умер. Сколько вам лет?

— Почти тридцать.

— Ему был тридцать один. Мой единственный ребенок, поздний, долгожданный. Он умер в прошлом году. Попал в аварию. Подождите, я сейчас.

Старик ушел из кухни. Женщина смотрела устало на сверкающую плиту. Плита походила на космический модуль из фантастического фильма семидесятых годов. На плите стоял старый эмалированный чайник. Старик вернулся с фотографией. Он передал ее женщине дрожащей рукой. Женщина рассмотрела лицо молодого мужчины и положила снимок на стол.

— Как он вам? — тихо спросил старик.

— Красивый.

— Правда, вам так кажется?

— Да. Чем он занимался?

— Он был менеджер в большой фирме, он целыми днями работал. У него совсем не было личной жизни, он уставал безумно.

— Но по крайней мере у него зарплата была неплохая, судя по квартире. Я даже мечтать не могу о такой.

— Самое удивительное, что эта квартира могла бы достаться вам.

Изумленные глаза. Светло-карие.

— Если бы вы согласились, конечно. Дело в том, что он хотел сделать вам предложение. Он мне показывал вас из окна. Он говорил: “Отец, видишь эту женщину, я хочу сделать ей предложение; правда, для начала нужно с ней познакомиться, пойти к ней на прием, что ли, она наш участковый терапевт, взять больничный, пригласить ее в ресторанчик…”

Женщина смотрела на лицо мужчины.

— Пошли бы вы за него замуж?

— Откуда он знал, что я не замужем?

— Наблюдательный. Я поставлю чайник? Выпьете со мной по чашке?

Уже неловко было отказаться.

Она шла через двор к себе домой. Он смотрел из окна. Она остановилась, обернулась. Дом стоял позади нее, множество окон смотрело. Она помахала.

Старик долго не мог уснуть, он жалел, что не сдержался и рассказал ей, она ему не очень понравилась, и он мысленно говорил сыну, что если бы он сам встретился с ней нос к носу, ему бы она тоже не понравилась, и дело не в усталости, и не в измятом халате, и не в лекарственном запахе — грубовата она была для него. Слишком уж вся ясна. И он уснул со смутной обидой на сына. И со злорадным удовлетворением, что уже никак не может она стать женой его сыну, никак.

Горалик Линор родилась в Днепропетровске, с 1989 года жила в Израиле — окончила Беэр-Шевский университет по специальности Computer Science, работала в области высоких технологий. С 2001 года живет и работает в Москве. Поэт, прозаик, критик, эссеист.

* *

*

Если за молоком или так, в поношенном до ларечка,

можно встретить девочку — восемь пасочек, два

совочка, —

у подъезда, у самого у крылечка.

Тело у нее щуплое, голова пустая.

Вся она, словно смерть, любимая,

словно смерть, простая, —

и коса, и коса густая.

Вот она выбирает пасочку и идет ко мне осторожно,

так берет документики, будто это важно.

Фотография, биография, биопсия, копия.

Это я, девочка, это я.

Голова у меня пустая,

совесть чистая,

ты моя.

* *

*

Как в норе лежали они с волчком, —

зайчик на боку, а волчок ничком, —

а над небом звездочка восходила.

Зайчик гладил волчка, говорил: “Пора”,

а волчок бурчал, — мол, пойдем с утра, —

словно это была игра,

словно ничего не происходило, —

словно вовсе звездочка не всходила.

Им пора бы вставать, собирать дары —

и брести чащобами декабря,

и ронять короны в его снега,

слепнуть от пурги и жевать цингу,

и нести свои души к иным берегам,

по ночам вмерзая друг в друга

(так бы здесь Иордан вмерзал в берега),

укрываться снегом и пить снега, —

потому лишь, что это происходило:

потому что над небом звездочка восходила.

Но они все лежали, к бочку бочок:

зайчик бодрствовал, крепко спал волчок,

и над сном его звездочка восходила, —

и во сне его мучила, изводила, —

и во сне к себе уводила:

шел волчок пешком, зайчик спал верхом

и во сне обо всем говорил с волчком:

“Се, — говорил он, — и адских нор глубина

рядом с тобой не пугает меня.

И на что мне Его дары,

когда здесь, в норе,

я лежу меж твоих ушей?

И на что мне заботиться о душе?

Меж твоих зубов нет бессмертней моей души”.

Так они лежали, и их короны лежали,

и они прядали ушами, надеялись и не дышали,

никуда не шли, ничего не несли, никого не провозглашали

и мечтали, чтоб время не проходило,

чтобы ничего не происходило, —

но над небом звездочка восходила.

Но проклятая звездочка восходила.

* *

*

В потной маршрутке по дороге к продуктовому рынку

она представляет себе аварию,

— как они оба попадут в рай,

где он будет любить ее заново, —