Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 2 2009)

.

“Дело в том, что я не пишу каждый день. Это, на мой взгляд, скучновато — и писать скучновато, и читать. Я дожидаюсь чувства „голода”, чувства, когда писать торопишься, когда писать интересно. Так что помимо литературы у меня много времени, и я даже забываю о литературе. Я просто живу жизнь. Я играю в шахматы. Я рыбак. Сейчас у меня неплохой сад, который я перепривил собственными руками”.

Игорь Манцов. На конюшне. — “Частный корреспондент”, 2008, 4 декабря .

“В 1991 году, вскоре после пресловутого путча, прибываю в Москву из уездного городка Т., чтобы приступить к обучению в Институте кинематографии. 1 сентября на торжественном заседании, посвященном началу учебного года, руководство вуза доверяет базовое напутствие как раз заведующему актерской кафедрой Баталову. Тот произносит пламенную речь, которая приводит меня как минимум в ужас. Обаятельнейший Баталов сыпал в сторону советской власти громы, молнии и адский порошок. Он настаивал на том, что недавняя тирания блокировала процесс самовыражения отечественных мастеров искусств, которые лишь теперь получают возможность полноценно творить. Актер, визитной карточкой которого стал образ пролетария с человеческим лицом („Большая семья”, „Дело Румянцева”, „Москва слезам не верит”), внезапно повесил на этого будто бы взбесившегося пролетария все грехи советского периода. „Уже завтра… Да нет, прямо-таки сегодня в стране начнутся подъем культуры с искусством, расцвет нравственности с моралью!” Я затосковал. Уж поверьте, все, что случилось со страной впоследствии, увиделось в ясном свете еще тогда, 01.09.91. Будучи человеком тонким, восприимчивым, но и по-актерски простодушным, Алексей Баталов опубликовал коллективное бессознательное отечественного грамотного слоя. Стало ясно: они действительно полагают, что все уже есть , более того, все всегда было, но под спудом, а теперь клад нужно всего-навсего откопать. Просто их терроризировали, а не то бы они…

Я уже не был юношей, у меня за спиной осталось одно высшее образование в комплекте с большим куском провинциально-простонародной жизни, я поэтому наверняка знал, что никаких ценностных запасов в стране нет. Есть нефть, есть газ, да. Так оно, к сожалению, и получилось. Этим страна и успокоилась. С тем, что Советский Союз, мягко говоря, заколебал, соглашался. С тем, что нужно сообща работать на благо родины и в направлении морального роста, соглашался. С тем, что в стране есть универсальное эффективное знание и его носители, — нет”.

Александр Михайлов. Сетевые знаменитости мечтают о журналах. Беседу вел Роман Сенчин. — “Литературная Россия”, 2008, № 48, 28 ноября.

“Мне казалось весьма странным, что у Литинститута нет своего издания. Это ведь не станкоинструментальный техникум, где, впрочем, возможно, и имеется свой печатный орган. Учебное заведение, где все пишут и где учатся писать, просто обязано иметь журнал, альманах. Тут любой формат возможен. Да, когда-то „Тверской бульвар, 25” был поэтическим сборником, был даже газетой. Но мы его переформатировали. Теперь это альманах, в котором присутствуют все литературные жанры. Удивила реакция на первый выпуск одного рецензента — вот, мол, раньше там замечательных поэтов печатали, даже Башлачева, а теперь что? Ну давайте тогда снова Башлачева напечатаем, а потом опять его же, и что будет? <...>. Нет, альманах нужен в первую очередь для тех, кто сегодня в Литинституте учится. <���…> При этом „ТБ, 25” получился совсем не похожим на „толстый журнал”, каким все привыкли его видеть. И это, я считаю, заслуга редакции”.

“Мне никогда не хотелось писать путеводитель”. Беседу вел Кирилл Решетников. — “Газета”, 2008, № 223, 24 ноября .

Говорит Рустам Рахматуллин: “Московская литература начиналась задолго до Карамзина. Предположим, с „Бедной Лизы” началась непрерывная традиция сочинительства, однако есть „Сказания о начале Москвы”, относящиеся к XVII веку: это поиск родового столичного мифа. А этому корпусу текстов предшествует житийная литература, которая по-настоящему, в точном смысле слова мистична. Начиная с обетования Москвы в „Житии митрополита Петра” — это, собственно, эпиграф к метафизике Москвы — и продолжая некоторыми другими житиями московских святых, а также летописными рассказами о чудесном. Например, рассказ о девятом престоле храма Василия Блаженного: в одном из летописных вариантов мастера закладывают семь башен вокруг восьмой, а утром следующего дня обнаруживают восемь вокруг девятой. Если же под мистикой иметь в виду линию, идущую от литературы романтизма к литературе модерна и далее, то для Москвы это сравнительно поздняя традиция. Но и в ней кое-что есть. Я люблю приводить такой пример: у Гоголя нет московских текстов, исключая его собственную смерть. Это его московский текст, и он насквозь мистичен. Даже в литературе модерна есть православная мистика — скажем, светлая мистичность Шмелева, „Лета Господня”. Лишь в современном обывательском сознании мистика равняется чему-то темному. Именно в массовом сознании, которое самому себе кажется элитарным, московская мистика начинается с Михаила Булгакова. В действительности это поздний и притом инфернальный ее извод”.

См. также статью Рустама Рахматуллина “Имя Русь” в настоящем номере “Нового мира”.

Николай Недрин. Военные тоже плачут. — “ TextOnly ”, 2008, № 3 (27) .

ты веришь Федору Сваровскому?

а я не верю ни на йоту

ни в бога и ни в божьих тварей

зеленых, маленьких, глазастых.

я доверяю только русскому

автопилоту,

когда с моста свисает парень,

когда земное ему застит

Андрей Немзер. Не довольно! Сто девяносто лет назад родился Иван Тургенев. — “Время новостей”, 2008, № 206, 7 ноября .

“Герой „Довольно” — умирающий . Как и герой „Дневника лишнего человека”. Тургенев с предельной остротой ощущал конечность человеческой жизни. Эта конечность и делает всякого человека „лишним” (социальные обстоятельства ей только умело подыгрывают), и художнику (в частности, повествователю „Довольно”) не дано одолеть всевластие энтропии. Есть люди, которых спасает вера, — Тургенев их глубоко почитал (перечитайте хотя бы „Живые мощи”). Но заставить себя верить невозможно (это тоже к вопросу о „трагизме”, раздражавшем Толстого, — что ж, его и Шекспир из себя выводил). Тургенев спасался от страха небытия деланием, а делом его была литература”.