Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 2 2009)

Все неизвестно на чем и зачем долгоиграющие праздники народ блажил: пил, гулял и рвал разнокалиберные петарды под самыми окнами так, что Глафирины собаки от страха справляли большую и малую нужду прямо на пол.

Первые дни нового года посетителей в самом торговом центре было мало. Спросом пользовался в основном продовольственный супермаркет.

Третьего января, повытирав полдня грязь за вялошатающимся народом и передав вахту сменщице, Люба пошла домой.

На дороге, как раз между новостройкой и котельной с надписью “Смерть хачам!” стояли две машины, пожарная и милицейская, и толпилось изрядное количество праздных граждан.

“Допилися-догулялися”, — злорадной скороговоркой подумала Люба, как вдруг поняла, что обе машины имеют непосредственное отношение к углу нового дома. Точнее, к обувной мастерской, верхняя решетчатая дверь которой сегодня утром, как успела заметить Люба, была открыта, потому что Григорий имел обыкновение захватывать для работы часть выходных и праздничных дней. А теперь дверь в мастерскую валялась рядом, снятая с петель, а вся стена над мастерской, вплоть до окон первого этажа, была в копоти.

Отодвигая зевак, пожарных и милицию, Люба шла прямо на красную заградительную ленточку. “Петарда, что ли, попала, вот, говорила же я…” — хотя, что и кому говорила, Люба не знала.

— Гражданочка, здесь нельзя! — Милиционер перегородил ей дорогу, но Люба уже успела заглянуть за ленточку, туда, где внизу было черным-черно и плашмя лежала обуглившаяся дверь в подвальчик Григория.

— Вы знали потерпевшего? — Милиционер всматривался в белое, ничего не выражающее Любино лицо.

— Соседи мы его, — ответила Люба почему-то во множественном числе. — Соседи…

Милиционер записал Любину фамилию, адрес и сказал, что она может идти. Но идти она не могла, а все стояла на ватных ногах и смотрела в пустую черноту подвала. Потом кто-то взял ее за рукав и втянул в толпу. Это была Большая Тамара.

— Люба, что делается, Люба… — Толстые Тамарины губы тряслись, а из глаз одна за ругой выкатывались крупные слезы. — Бутылку с зажигательной смесью прямо внутрь кинули, душегубы. А дверь верхнюю чем-то заклинили.

Люба молча слушала Тамару и считала капли, катившиеся по ее красным щекам. Потом сбивалась со счету и начинала заново.

— А там же у него лаки, кожа, все как полыхнуло. Хорошо, компания мимо проходила, молодые ребята, дверь снаружи открыли, на Грише уже одежда горела.

Люба продолжала считать Тамарины слезы. Ей надо было чем-то занять себя до того, как она услышит самое главное.

— Тут же “скорую” вызвали, по мобильному. Его в больницу увезли, в нашу. Зинаида сказала, доктор сегодня дежурит.

Люба поправила сползший с головы платок, поблагодарила Тамару и пошла домой.

Окна соседской квартиры были плотно зашторены. Люба постояла на лестничной площадке. Из квартиры напротив не доносилось ни звука.

Люба вошла к себе, разделась и села возле окна. Около шести она увидела идущего домой доктора Латышева. Люба вышла на лестницу.

Латышев остановился и сказал, не дожидаясь вопроса:

— Его перевезли в ожоговый центр. Он очень тяжелый. — Потом посмотрел Любе в глаза и добавил: — Надо пережить. Это просто надо пережить.

Что это , Люба так, с ходу, и не поняла. И еще больше не поняла последнюю фразу, которую сказал доктор, уже начав тяжело подниматься:

— А сам я, кажется, пережить не могу.

До ночи Люба слонялась по квартире в полном одиночестве, Зойка с классом уехала на каникулы в Москву. Люба подмела пол, хотя знала, что мести на ночь глядя — плохая примета. Навела порядок в Зойкином огороженном стеллажом закутке: книжки, тетрадки, шмотки и косметика вечно валялись здесь вперемешку. Поправила вышитые салфетки на телевизоре, комоде и спинке дивана. Такие же, с нежными мережками, были у них в деревне, в самой большой комнате, которую мать называла залой. И у тетки такие тоже были. Потом включила телевизор. Там по всем каналам паясничали под новогодними елками чужие люди. “Чегой-то они?” — неприязненно подумала Люба и телевизор выключила.

Было душно, и Люба, привыкшая к обилию свежего воздуха, мучилась, но, пока запускали петарды, форточку открывать боялась: вдруг залетит такая дура да спалит квартиру, были уже случаи.

К двум ночи беспорядочные очереди петард за окнами стихли. “Ага, боеприпасы кончились. Теперь под седьмое начнут палить”. Люба отдернула штору и открыла форточку. В комнате стало прохладно и запахло порохом.

Сна не было ни в одном глазу. Люба еще послонялась по квартире, в кухне налила себе чаю, выключила свет и так сидела в полной темноте, наблюдая, как гаснут окна в доме напротив.

Допив чай, Люба оделась, сунула в карман куртки большой кухонный нож и вышла во двор.

Фонари горели только на углах. Легкий морозец проникал снизу под куртку. “Градусов десять будить, — прикинула Люба. — Так, щекотка”.

В такую погоду она и варежки-то не надевала.

Земля была белой-белой. Никакого мусора и нечистот на ее поверхности не наблюдалось, все покрыл снег, выпавший днем. Утрамбованный дорожный наст скрипел под Любиными сапогами, как туго накрахмаленное белье.

Возле котельной Люба ступила на мягкий снег, и шаги ее стали неслышными. Шел четвертый час ночи. Самый обморочно-тихий. Стена котельной была шершавой, холодной и слегка вибрировала. “Ка-ак долбанеть еще”, — почти радостно подумала Люба и достала нож.

Краска соскребалась медленно. К тому же на месте стертого кусочка оставался светлый след, и слово все равно можно было прочесть. Тогда Люба начала скрести плашмя, всей длиной ножа, взявшись за него с двух концов. Буквы теперь не прочитывались, но работа пошла медленнее.

К тому же надпись была высоко, и руки у Любы стали неметь.

Проработав минут сорок, она сделала перерыв, села на корточки и прислонилась спиной к стене. От подвала, где была мастерская Григория, тянуло пепелищем. Смешиваясь с морозным воздухом, этот запах становился нестрашным, домашним. Снег вокруг Любы светился, хотя до ближайшего фонаря было метров двести. Люба пошарила глазами в поисках источника света, но ничего не нашла.

Тогда она подняла глаза вверх: маленькая, в двойном радужном кольце луна стояла в зените, звезды рядом с луной только угадывались, но дальше их была целая россыпь. “Да сколько же здесь всего…” — ахнула Люба, с интересом разглядывая небо над головой.

Звезды были маленькие и большие, яркие и не очень, и, все до одной, они смотрели на нее. “Вот жила бы и не знала…” А чего “не знала”, Люба додумать не сумела.