Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 2 2009)

«В ненастную, дождливую ночь моего шестьдесят третьего дня рождения я был пробужден ото сна необычной грезой <���…> пронеслись передо мной мгновенной вспышкой те самые ранние воспоминания детства <���…>. Мне грезилось, что я лечу вниз — о ужас! — сквозь бесконечное темное пространство с невероятной скоростью к земле, которую я вижу как сияющее светящееся зеленое пятнышко в конце длинного тоннеля. Я был уверен, что это падение окончится только с моей смертью <���…>. Внезапно я ощутил себя невероятно маленьким, тщедушным, и как будто меня несла на руках высокая, одетая в черное фигура. <���…> Вдруг я сообразил: эта женщина моя мать <���…>». «За шесть недель перед окончательным крахом Белого движения на Крымском полуострове я перенес очень неудачно сделанную операцию по удалению аппендицита <���…>. В течение недели я балансировал между жизнью и смертью <���…> я все время находился в сознании, и одна только мысль меня сверлила: остаться живым любой ценой <...>. Только спустя значительное время я смог погрузиться в сон <���…>.

Я не молился с детства, но во сне мне привиделось, что, преклонив колена перед иконой, я повторяю слова: „Не хочу умирать, подари мне жизнь”. Богородица улыбнулась, и благосклонно, и чуть насмешливо, и я отчетливо услышал, как ее уста произнесли поразительные слова: „Хорошо, ты будешь жить”. У меня было ощущение, что Она удивлялась тому, что человеку так хочется жить.

Я почувствовал себя таким счастливым, что тотчас пробудился, мокрый от пота, но совершенно без жара. <���…> доктор кинулся к моей постели <���…> он торжест­венно тряс мне руку <���…> „Поздравляю Вас, Вы победили болезнь. Вот уж не думал, что это возможно” <���…> я испытал на себе, что неведомая божественная сила <���…> умеет вмешаться в судьбу каждой личности. Накануне прихода коммунистов я потребовал, чтобы меня взяли из больницы <���…> предчувствие не обмануло меня. Когда назавтра в полдень врач посетил меня, я едва узнал его. За предыдущую ночь голова его стала седой как лунь. <���…> За исключением меня среди пациентов больницы были одни только раненые солдаты <���…> все эти молодые люди были расстреляны прямо на больничных койках».

Эмиграция, ставшая для русского музыканта Альбрехта трагедией, все же обернулась для нас благом, ибо таким образом столь заботливое к нему провидение в конце концов спасло для нас замечательного музыканта и уникального человека: «Моим единственным счастьем в жизни было: постигать в любви красоту зримого мира и воплощать свои слуховые впечатления невидимого мира. „Является ли это достаточным основанием для существования?” — не­-у­станно спрашивал я себя. И отвечал: „Вот мы увидим. Если Бог есть, то Он, наверное, создал существа, подобные мне, для того, чтобы они имели возможность сказать: ‘Мы жили, как могли, и это на самом деле прекрасно‘”».

Соломон Волков предлагает свою версию истории русской культуры ХХ века

Книга Соломона Волкова “История русской культуры ХХ века” сначала вышла в Америке под заголовком “TheMagicalChorus”. “Волшебный хор” — выражение Ахматовой. Не слишком, впрочем, известное. Сам Волков услышал его от Иосифа Бродского, что и зафиксировано в его книге “Диалоги с Иосифом Бродским”. “Нас было четверо: Рейн, Найман, Бобышев и я. Анна Андреевна называла нас — „волшебный хор””, — рассказывает Бродский. Волков перебивает: “„Волшебный хор” — это цитата откуда-нибудь?” — “Нет, думаю, что собственное изготовление. Ахматова, видите ли, считала, что происходит возрождение русской поэзии”, — отвечает Бродский.

В русском издании поэтический заголовок исчез, что вызвало сожаление у некоторых рецензентов. Лев Данилкин, например, чрезвычайно доброжелательно отозвавшийся о работе Волкова, начал свою статью словами: “Неизвестно, с какой стати у волковской книги, впервые изданной в Америке, украли английское название — „Волшебный хор” — и оставили только унылый технический подзаголовок „История русской культуры XX века от Льва Толстого до Александра Солженицына”, но пение вы непременно услышите и в его магическом эффекте сомневаться не станете. Это книга, к которой приклеиваешься — несмотря на то что голос рассказывает общеизвестную, как кажется, историю” (“Афиша”, 2008, 15 мая).

На мой же взгляд, название убрали правильно (другое дело, что не придумали лучшего). Русская культура со своими драматическими противоречиями, крайностями и враждебностью разных лагерей и персонажей по отношению друг к другу — какой же это хор? Вон издательство “Летний сад” затеяло поэтическую серию “Волшебный хор” — и то хора не получается. Да и само определение Ахматовой какое-то выспреннее, если только не связано с некими ассоциациями. Волков не зря задает Бродскому вопрос, цитата ли это. На месте “ахматоведов” я бы подергала ниточку “Ахматова и Моцарт”: известно, что она любила Моцарта, а по свидетельству литературоведа Виленкина даже занималась изучением его личности и творчества. Связь ахматовского “Реквиема” с моцартовским несомненна, почему бы не подумать, не связано ли и определение “волшебный хор” с “Волшебной флейтой”, заканчивающейся хором “посвященных”, жрецов? (Понимание поэта как жреца не чуждо Ахматовой.)

Но не будем уходить в сторону от книги Волкова, утратившей в русском издании свое название, столь уместное в экспортном варианте, высоко оцененном американской аудиторией. “„Волшебный хор” — это идеальный, ясный и в то же время тонко нюансированный путеводитель по богатой и сложной русской культуре XX века со всеми ее великолепными достоинствами, противоречиями, достижениями и трагедиями”, — приветствует книгу рецензент газеты “Лос-Анджелес таймс”, не забывая похвалить автора за то, что в новой книге он “совершенно отказался от своей прежней манеры писать иногда как бы только для посвященных. В книге „Шостакович и Сталин” это временами затрудняло восприятие для тех, кто не был так же хорошо, как автор, осведомлен в русских делах” (цитирую по переводу, помещенному в журнале “Чайка”, 2008, № 7).

На мой взгляд, книга “Шостакович и Сталин” была написана в предельно ясной манере, с оглядкой на западного читателя, которому автор терпеливо объяснял не только кто такой Кащей Бессмертный или Чапаев, но и кто такой Пушкин. Я отмечала эту особенность работы Волкова в статье “Тайный поединок” (“Новый мир”, 2005, № 2).

Популяризаторская направленность новой книги и ее ориентированность на западного читателя еще более очевидна. Человек, закончивший самую обычную русскую школу, не нуждается в том, чтобы ему объясняли, кто такие Лев Толстой, Максим Горький или Блок (во всяком случае, те, кто не усвоили это из школьного курса, уж точно не возьмут в руки книгу “История русской культуры”). Но достаточно образованный англоязычный читатель вполне может иметь отдаленное представление о русской культуре, и ему стоит разжевать: “Толстой проповедовал предельное опрощение жизни, считал всякую власть безнравственной и незаконной и при этом призывал к непротивлению злу”.