Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 2 2011)

“Значит ли это, что русская революция, как нас заклинают, завершена и никогда не повторится? Отнюдь. Скорее наоборот: русская революция остается незавершенной на протяжении уже без малого столетия — на это обращал внимание не только Исаак Дойчер. Но если так, если некий процесс не нашел должного завершения в прошлом, значит — есть все основания ждать его продолжения”.

Сергей Загатин. Предчувствие партизанской войны. Русские писатели против грядущей оккупации. — “Завтра”, 2010, № 46, 17 ноября .

“И как-то незаметно основной темой постапокалиптических романов, написанных в последнее время в России, стала тема окончательного обрушения нашего государства извне, тема военного вторжения НАТО и его прихлебателей, тема одинокого, атомизированного „россиянского” человека в условиях крушения России. Большинство авторов, пишущих в этой тематике, незнакомы друг с другом, но получается интереснейшая вещь: будь то „Эпоха мертворожденных” Глеба Боброва (оборона Донецкой республики), будь то Федор Березин с „Войной против НАТО” (украинские офицеры восстают против сдачи страны окуппационному контингенту НАТО), будь то Олег Верещагин с циклом повестей про повстанческую войну с контингентом НАТО на юге России, — все эти книги не просто нашли своего читателя, но и практически создали новую субкультуру. Это западный „выживальщик” не знает точно, кого и чего бояться, годзиллы или планеты Нибиру, и к чему готовиться, к пожару или к наводнению. Наши „выживальщики” знают не просто имя грядущего Зла, но и как оно выглядит, во что одевается, какие патроны использует и на каких частотах обеспечивает себе связь”.

Из писем “по случаю юбилея” в 1970 году. Публикация и комментарии В. А. и О. А. Твардовских. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2010, № 10.

Из письма Георгия Владимова Александру Твардовскому от 18 июня 1970 года: “Теперь, когда Вы и „Новый мир” существуете раздельно — о, как неважно стало — где напечатать, и как важно — что. Мне кажется, кончилась эпоха журналов, для России закономерная, началась — эпоха имен, когда каждый сам за себя ответчик. Но ведь и критерий отбора, и эту ответственность утвердили в нас все-таки Вы, и часто я ловлю себя на мысли, — когда работаю над другими вещами, которые уже не Вы будете подписывать в набор, — что мне все-таки очень будет отрадно, если и Вы найдете их д о с т о й н ы м и. Сейчас Вам — 60. Мне, которому без малого 40, это не кажется даже началом старости, — но — великолепной, мощной зрелостью, порою самых крупных замыслов и счастливых осуществлений…”

К 130-летию со дня рождения Александра Блока . Материалы подготовлены Александром Мелиховым. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2010, № 11.

Литераторы отвечают на вопросы журнала “Нева”. Среди них — Елена Иваницкая: “Блок — светило померкшее. Но прежде его свет был таким болезненно-ослепительным, что и сегодня людям постарше еще удается понять, что и почему сияло и влекло. Но понимание получается музейно-почтительным, и только. Мне трудно вообразить, кому и зачем (помимо историко-научных целей) захотелось бы вчитываться в „Стихи о Прекрасной Даме” или „Страшный мир”, „Соловьиный сад” или „Двенадцать””.

“Блока влекло к смерти, он это знал и даже не скрывал от себя, что бравирует этим влечением: „Со мной — моя погибель, и я несколько ей горжусь и кокетничаю”. Но он не знал за собой другого. Того, что с несомненностью видит читатель его писем и дневников. Его личность включала сильнейшие нервные размахи от восторгов, взлетов до упадка, отчаяния. Чтоб не произносить нехороших слов: маниакально-депрессивный психоз. Так и получалось, что в одном состоянии — „будущее!”, „общественность!”, „народная душа!”. А в другом — „плюнуть в харю”, „изолироваться”. Обоим состояниям человек-поэт отдавался с беззаветной полнотой. В творческом плане оба состояния высоко плодотворны. В личном плане депрессия мучительна. А в общественном плане — ведь Блок был фигурой общественной, его слушали, ему верили — восторженное состояние оказалось опаснее. С временем большевистского переворота как раз совпала волна восторга, доходившего до звуковых галлюцинаций — той самой „музыки революции”. И оказалось, что восторг и влечение к смерти — одно и то же”.

Сэм Клебанов. Артхаус в нокауте. В подготовке материала к публикации участвовала Анастасия Дементьева. — “Искусство кино”, 2010, № 8 .

Среди прочего: “Смею сказать, что это именно я лет десять назад импортировал слово „артхаус” из английского языка в русский”.

Борис Колоницкий. Красные против красных. К 90-летию окончания Гражданской войны в России. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2010, № 11.

“Историки разных взглядов при описании событий осени 1917 года особое внимание уделяют „большевизации” Советов, статьям Ленина, действиям Троцкого, дискуссиям в большевистском руководстве и решениям ЦК партии. Подобное видение ситуации большевикоцентрично, лениноцентрично и петроградоцентрично. Создается впечатление, что большевики были главным действующим лицом истории. Собственно, события октября-ноября 1917 года и именуют нередко Большевистской революцией (или переворотом). Однако вызов Временному правительству в это время бросали не только большевики. В Гельсингфорсе, например, среди соединений, вставших на сторону противников Керенского, была и бригада дредноутов, гордость российского военно-морского флота. Именно дредноуты были в то время символом принадлежности страны к клубу великих держав (после Второй мировой войны такую роль долгое время играло ядерное оружие)”.

См. также: Юрий Каграманов, “„Две правды” — или одна? К девяностолетию окончания Гражданской войны”. — “Новый мир”, 2010, № 11.

Леонид Костюков. Опухоль системы. — “Роскультура.ру”, 2010, 18 ноября .

“Поэт в полном праве не писать месяц и даже полгода, сославшись на отсутствие вдохновения. Несколько поэтов — тоже. А редактор отдела поэзии литературного журнала обязан ежемесячно давать обусловленный объем живых, интересных стихов. И если не даст, его уволят. На первый взгляд, тут может спасти закон больших чисел. У двадцати поэтов творческий простой — так другие двадцать, наоборот, на подъеме. Но не всякое искреннее и подлинное горение приводит к шедевру. Ярчайших удач всегда недостаток. И редактор вынужден добирать объем уже нормальными стихами — страшноватое словосочетание, но реально звучащее в редакционных помещениях. Вкус, по сути, пасует: то, что вызвало сильные эмоции, уже отобрано, и этого не хватило. Теперь в дело вступает опыт — он вырабатывает систему критериев, по которой редактор отличает „хорошие” стихи от „плохих”. Точно так же и критик постепенно вырабатывает собственную систему — что-то вроде универсального списка вопросов к художественному тексту”.