Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2009)

“<...> философское кино может быть и вполне антихристианским, как любое кино, призывающее скорее к ницшеанству, марксизму или фрейдизму, чем к Христу. Например, таким является знаменитый фильм Дэвида Финчера „Бойцовский клуб” (1999) — это философское кино, но уж никак не христианское. <...> Вместе с этим у самого Дэвида Финчера есть фильм, который по своему потенциалу как раз можно назвать христианским, — это фильм „Семь” (1995), где обнаружение этической проблемы бытия вовсе не требует создания фантастического мира, все происходит здесь и сейчас, в реальном мире, как это только и может быть, как об этом писал Достоевский, а не какой-нибудь научный фантаст. Наряду с этим фильмом из самых кассовых американских картин невозможно не упомянуть явно проповеднического „Адвоката дьявола” (1997) режиссера Тейлора Хекфорда”.

“Однако очень важно отдавать себе отчет в том, насколько наша интерпретация фильма в качестве христианского отражает наше видение и насколько оно соответствует авторскому замыслу. Возьмем, к примеру, такие классические киноленты, как „Гражданин Кейн” Орсона Уэллса (1941) и „Расёмон” (1950) Акиры Куросавы, раскрывающие перед нами свои сюжеты с точки зрения нескольких разных участников. Эти фильмы не просто показывают нам всю „сложность жизни”, они свидетельствуют об ограниченности нашего восприятия, о бесправии человека выносить конечный приговор, на который имеет право только Господь. Но это — моя интерпретация, и я прекрасно понимаю, что для кого-то эти фильмы могут стать лишь проповедью этического релятивизма, и тогда из якобы „христианских” они превратятся в антихристианские, ибо „да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого” (Мф. 5:37). Поэтому нужно всегда сохранять элементарную трезвость в обозрении „потенциально миссионерского” кино, где на одном полюсе у нас может оказаться „очевидно нехристианский” Тарантино (вспомним совершенно проповеднический „ Pulp Fiction ” 1994 года!), а на другом — „очевидно христианский” Кустурица. И в том и в другом случае эту „очевидность” нужно доказывать”.

Богдан Мамонов. Пространство без иллюзий. — “Художественный журнал”, 2008, ноябрь, № 69.

“Современное искусство — это знамя цивилизации — закончилось. Оно закончилось именно потому, что больше не в состоянии поверить в то, что составляло самое его природу, — в будущее. В то будущее, которое еще совсем недавно представлялось пучком возможностей, из которых только надо сделать выбор. Похоже, однако, что выбирать уже нечего, потому что никто больше не хочет идти вперед. Мы видим, что искусство, в том числе то, которое еще по инерции называется современным, совершенно отчетливо разворачивает вектор своего взгляда назад. И если иллюзия нового еще способна родиться, то лишь как реактуализации старого. И опять мы как заклинание повторяем: новый авангард, новый концептуализм, эстетика взаимодействия и т. д.

и т. п., пытаясь выжать из авангардного сюжета, когда-то данного нам историей, последние капли эликсира ускользающей молодости”.

Игорь Манцов. Моя жестокая воображуля. Нужно не воспарять, но культивировать бдительность: на реальных улицах очень опасно. — “Частный корреспондент”, 2008, 18 декабря .

“Критик Наталья Иванова норовит дистанцироваться от, как она выражается, елизаровского трэша. Трэш, однако, придет к ней сам собою, не обрадует. Защекочет”.

“На протяжении всей постсоветской эпохи я слышал от сторонников модернизации сверху: эволюция неизбежна; время все расставит по местам; по мере накопления хороших манер произойдет качественный скачок. Этим людям невозможно было объяснить, что хаос на местах воспроизводится куда быстрее и эффективнее, нежели туда доходят безжизненные, книжного происхождения импульсы из центра”.

Александр Мелихов. Фабрика фальшивого золота. — “Иностранная литература”, 2008, № 12 .

“Цветаева называла чернью тех, кто считает Гумилева великим поэтом за то, что его расстреляли, а Маяковского поэтом скверным за то, что он пошел на службу большевикам. И можно с уверенностью сказать, что Нобелевской премией аристократов духа награждает чернь. А значит, мотивы награждения у нее могут быть только фальшивыми, если даже в силу каких-то обстоятельств награжденным окажется настоящий классик. Результат оказывается примерно таким же, как при награждении Ленинской премией: в основном награждаются нужные люди („нужность” у каждой премии в каждый исторический миг своя), разбавленные знаменитостями, чьими именами премия поддерживает свой авторитет, заодно разрушая шкалу ценностей, протаскивая свои конъюнктурные креатуры в один ряд с истинными классиками, Елинек в один ряд с Гамсуном и Памука — с Киплингом. Разница между Нобелевской и Ленинской премиями, конечно, существенная: Ленинская премия выдавала за золото глину, а Нобелевская — только латунь, но зато и авторитет у Нобелевской неизмеримо выше, а потому и вред, который она наносит искусству, неизмеримо больше”.

“Моя родина — Россия, а не государство и его чиновники”. Беседу вел Захар Прилепин. — “Литературная газета”, 2008, 10 декабря, № 50 .

Говорит Евгений Попов: “Я, кстати, не антисоветчик или антикоммунист. Я просто — не советчик, не коммунист, как и большинство моих сограждан. Вот был при царе жандармский полковник Сергей Зубатов, который пытался направить революцию в эволюционное русло, так его отстранили от дел его же начальники и коллеги. Он в 17-м году покончил жизнь самоубийством, а следом грянул переворот тогдашних экстремистов, унесший в дальнейшем миллионы жизней российских людей. Не знаю, как вы, а я Зубатова уважаю не меньше, чем Колчака”.

Настоящей литературы, кроме военной, сейчас в России нет вообще… — “Русский Обозреватель”, 2008, 22 декабря .

Говорит главный редактор альманаха “Искусство войны” Илья Плеханов: “Возьму на себя смелость сделать громкое заявление, что в России, кроме военной, ветеранской, настоящей литературы на данный момент нет вообще никакой. Я читаю достаточно много, стараюсь читать современных авторов, толстые литературные журналы, книги. Практически все они ни о чем. Они о неживых. В них нет героев, нет характеров. <...> Ни одной живой души. Нет жизни, нет интересных и реалистичных сюжетов. Надуманно, серо, лживо, неприятно. Именно как раз настоящего, жизненного нет почти ничего, несмотря на все тщательные описания или виртуозные и грандиозные выдумки. <...> Что же в жизни человека не оставляет место лжи в душе, что ближе всего оголяет суть каждого и приближает нас к пониманию себя и мира? Несколько вещей и война — наверное, основная. Трудно переоценить ее влияние на человечество и культуру. <...> Этот пласт литературы оказался единственным, который задевает и поражает своей правдой. Здесь нет мертвых, здесь все живые, несмотря на свою гибель в мире. Это единственная честная литература”.