Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2010)

Итак, между литературно условной Россией начала XX века и нашей естественной средой обитания поставлен знак равенства. Оба мира устроены одинаково. Тех, кто там живет, можно поделить на марионеток, осознавших свою природу, и марионеток неосознавших, у которых — воспользуемся здесь формулировкой Т., попытавшегося представить себе внутренний мир одного эпизодического героя, — «имеется смутная, но железная убежденность, что все общие вопросы насчет жизни уже решены и пора решать частные».

По сути, граф Т. и Брахман — двойники, так как сознают, что они на самом деле марионетки. Но все же есть разница. Один — бригадир литературной артели, озабоченный своей юридической ответственностью за крайне рискованный в наше кризисное время издательский проект и, конечно, прибылью. Второй же алчет спасения, то есть пытается-таки пробиться в Оптину пустынь. Графу не позавидуешь, поскольку что такое Оптина пустынь, в издательском договоре как следует не разъясняется. Что же остается графу Т.? Он спрашивает про Оптину пустынь у каждого встречного — княгини Таракановой, цыганского барона, Ариэля Брахмана, Федора Достоевского, Константина Победоносцева, Алексея Олсуфьева, Василия Чапаева (имеющего явное сходство с героем романа Пелевина «Чапаев и Пустота») и Владимира Соловьева. У Ариэля Эдмундовича на графа, разумеется, совершенно другие планы. «Вы герой», — говорит он Т. в одной из бесед. «Усатый господин, который сделал мне подобный комплимент в поезде, после этого несколько раз пытался меня убить», — резонно возражает Т.

Выясняется, что в романе Оптина пустынь реальна не для одного лишь графа Т., но и для иноков из секты Победоносцева. Ее адепты поклоняются божеству древнеегипетского фараона Эхнатона, демону-гермафродиту с кошачьей головой. По версии одного из пелевинских героев, он поглощает человеческие души, используя в качестве приманки «нематериальный идол» — иудеохристианскую доктрину единобожия. Иноки Победоносцева намерены попасть в Оптину пустынь сами. Для этого им нужно принести в жертву демону душу «Великого Льва», каковым, с их точки зрения, является сам граф Т. Демон Эхнатона, в романе выдающий себя за единого Бога, — еще одна модификация фирменного пелевинского лжеабсолюта-пожирателя. Например, в рассказе «Свет горизонта» он — черная дыра, в «Фокус-группе» — Светящееся существо, которое в поте лица трудится среди мрачной адской равнины: обещая душам умерших высшее благо, упаковывает их в герметичную тару по шесть-семь штук в одном кожаном яйце.

Самый неожиданный и смешной родственник Светящегося существа в романе «Т» — это Федор Михайлович Достоевский, превращенный Брахманом в героя компьютерной стрелялки «Петербург Достоевского». Заняв в своем виртуальном аду огневую и нравственную позицию, Федор Михайлович из винтовки и подствольного гранатомета истребляет безбожников, затем высасывает их души, которые превращаются в «ману» — конечный измеряемый ресурс, выполняющий желания игрока.

Нетрудно заметить, что в эпизодах со служителями демона Виктор Пелевин снова нарушает конвенции литературы, обнажая прием.

Он открыто заявляет нам, что граф Т. — жертвенный агнец в чистом виде.

И получается, что личное спасение для Т. невозможно не потому только, что наперехват ему посланы агенты охранки, и не потому, что, по теории Таракановой — Брахмана, в человеке спасать нечего, но прежде всего потому, что в противном случае он не спасет других. Во-первых, если следовать сюжету, — не спасет адептов секты Эхнатона. Во-вторых, если отталкиваться от теории, усматривающей суть любого художественного произведения в жертвоприношении героя, — не спасет читателя, который должен себя с ним отождествить и которому эта процедура сулит «снятие индивидуации», то есть размыкание границ «я», страдающего по причине выпадения из единства роевой жизни [2] .

По идее в «правильной» книге такие структуры должны быть тщательно замаскированы. Пелевин же достает их на свет божий. А его взбунтовавшийся герой, вместо того чтобы честно играть роль романного страстотерпца, выбирает — прибегнем к формулировке одного из упомянутых в романе «святых отцов» — «люциферическое духовное наслаждение, которое на Востоке называют „просветлением”».

Хуже того: он ищет просветленного учителя, которым в конце концов оказывается Владимир Соловьев.

Стремясь к личному спасению, граф мобилизует не только свой интеллект, но и бойцовские навыки, а потому в изобилии оставляет на своем пути мертвые тела. И в конечном счете становится идеальным козлом отпущения уже по логике бульварного чтива: арестовавшие графа Т. жандармы в итоге обвиняют его даже в тех убийствах, которых он не совершал, и, разумеется, собираются казнить.

Однако к моменту экзекуции Пелевин уже давно разворачивает перед нами новую и на этот раз, казалось бы, итоговую метафизическую конструкцию — идеи просветленного учителя Соловьева.

Взамен многобожия и демона-гермафродита нам наконец-таки демонстрируют подлинный абсолют, который назван в романе словом «Читатель».

Соловьевцы пытаются прорваться к нему, разделив на книгу и читателя самих себя.

До ареста граф Т. оказывается на их собрании и даже медитирует вместе с ними (эта медитация описана на странице 299), пытаясь ощутить присутствие читателя-абсолюта в себе. Для читателя реального такая «медитация» — самый мощный удар по иллюзии достоверности описанного в произведении мира. В этот момент воображаемая картинка схлопывается, и вы просто видите перед собой страницу 299, нервно соображая, что вообще-то в книге она не последняя.

Окончательно доктрина читателя-абсолюта разъясняется уже в камере смертников Петропавловской крепости, куда Соловьев приходит к Т. в обличье призрака, потому как сам уже казнен. «Читатель во Вселенной всего один, — продолжал Соловьев. — Но на носу у него может быть сколько угодно пар разноцветных очков. Отражаясь друг в друге, они порождают черт знает какие отблески — мировые вой­ны, финансовые кризисы, всемирные катастрофы и прочие аттракционы. Однако сквозь все это проходит один только взгляд, только один луч ясного сознающего света — тот же самый, который проходит в эту секунду через вас, меня и любого, кто видит нас с вами. Потому что этот луч вообще только один во всем мироздании и, так сказать, самотождествен во всех своих бесчисленных проявлениях».

Спорить с этим трудно, потому как если абсолют в каком-то смысле и существует, то к живому читателю романа «Т» он имеет самое прямое отношение точно так же, как и ко всему остальному. Что же касается проблемы спасения, то в устах Соловьева ее решение оказывается удивительно похожим на то, что мы уже слышали: