Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2005)

Музыкант и власть — тема, объединяющая Тарасова и Козлова. То, что оба они могут здесь поведать, уже не очень актуально, поскольку теперь эти отношения строятся на других основаниях, но для культурной археологии недавнего прошлого это, конечно, ценный материал. И если Козлов постоянно чувствует себя обманутым, обсчитанным, обведенным вокруг пальца, жалуется: вот, на Западе я за концерт получил бы столько, а в варварском СССР три рубля, на которые и проездной не купишь (а ведь артист, пускай и не обласканный властями, просто востребованный, в любом случае имел в советское время возможность зарабатывать много больше, чем, скажем, даже очень хороший профессионал-технарь), то Тарасова угнетает прежде всего сама по себе необходимость испрашивать дозволения начальства на осуществление всякой своей творческой инициативы. Тарасов не чуждался общения с диссидентами, но его самого вряд ли можно причислить к последовательным политическим диссидентам. Здесь скорее органическое неприятие подлинно творческим человеком косности и убогости системы, перерастающее не в ненависть, а в брезгливое отвращение. Хотя и обид хватало. В семьдесят пятом Тарасов получил личное приглашение обучаться в Страсбургской консерватории у одного из лучших в мире перкуссионистов Жана Батиня — но, разумеется, разрешения на выезд ему не дали. Впоследствии советские чиновники неоднократно замалчивали приглашения, поступавшие в адрес трио от устроителей крупнейших мировых фестивалей и известных продюсеров. Все это, конечно, к власти располагало не слишком, и Тарасов откровенно злится, описывая такие моменты, — но и трагедии из них не делает. В конце концов, участники трио выбрали, пожалуй, самую верную линию поведения: пресловутая внутренняя эмиграция при внешней лояльности. И в результате карьера их сложилась, пусть и не без препон, по советским меркам и по сравнению со многими другими музыкантами весьма успешно: уже с конца семидесятых жаловаться на недостаток зарубежных поездок им не приходится. Парадоксальным образом, мне кажется, именно их крайний авангардизм сыграл им на руку. Создается впечатление, что “разрешительные” советские инстанции при встрече с музыкой “ГТЧ” приходили в такую растерянность, что как-то не соображали сразу же ее запретить, а потом уже делалось поздно, потому что выяснялось: для репрезентации на Западе советской культуры авангардное джазовое трио подходит куда лучше, нежели официозная комсомольская эстрада или кокошечный псевдофольклор. И это позволяло музыкантам протискиваться в узкую щель между дозволенным и недозволенным, с артистизмом избегая ситуаций, где требовалось идти на компромисс со своей совестью или поступаться творческими принципами. Джазовых сюит на темы советских песен трио не играло никогда.

Михаил БУТОВ.

*

Н. Вахтин, Е. Головко, П. Швайтцер. Русские старожилы Сибири: социальные

и символические аспекты самосознания. М., “Новое издательство”, 2004, 292 стр.

Перед нами особая, не совсем традиционная этнография. Описание антропологического типа, хозяйства, языка, одежды, жилища, а также обычаев и верований сибирских старожилов никак не является главной задачей антропологов из Европейского университета в Санкт-Петербурге. Тех, кому это интересно, Николай Вахтин, Евгений Головко и Петер Швайтцер отсылают к своим предшественникам. Объектом их собственного исследования становится самосознание современных русских старожилов Северо-Восточной Сибири, а точнее — жителей трех поселков: Русское Устье на Индигирке, Походск на Колыме и Марково на Анадыри, где авторы работали в 1993, 1996, 1998 и 1999 годах. Население этих поселков не превышает полутора тысяч человек, что по масштабам нашего Отечества не слишком много, а потому роль, которую эти люди играют в нынешней российской жизни, не назовешь уж очень значительной.

Тем не менее о проблеме, побудившей авторов к проведению исследования и написанию книги, этого никак не скажешь.

Еще этнографы начала ХХ века, оказавшись в Восточной Сибири, отмечали, что искать культуру коренного населения в чистом виде — затея в большинстве случаев обреченная на провал. Представители малых народов легко и с удовольствием отказываются от традиционной утвари и орудий труда, если их можно заменить на что-то более удобное и полезное, пришельцы, напротив, перенимают методы хозяйствования и вступают в браки с местным населением. Сказать однозначно, кто кого ассимилировал, в таких случаях весьма непросто, потому что в результате возникают новый смешанный разговорный язык и антропологический тип, а вместе с ними и особая форма самосознания.

К истории старожилов Восточной Сибири вышесказанное имеет самое прямое отношение. Эти люди происходят от русских промышленников, пришедших на Колыму и Индигирку сразу после присоединения Якутии к России. Почти полностью истребив в этих местах пушного зверя, к концу XVII столетия промышленники были вынуждены сменить род занятий и перейти к оседлой жизни, главным образом к оседлому рыболовству, и породниться с местными оседлыми рыболовами, то есть стали брать в жены юкагирок. В мировой истории сибирские старожилы не одиноки, почти так же возникли более известные этнографам и социологам смешанные группы в обеих Америках — канадские поселенцы, креолы, метисы.

Таким образом, можно назвать по крайней мере две причины для изучения самосознания старожилов Северо-Восточной Сибири. Во-первых, это вклад в развитие науки о смешанных группах, во-вторых, возможность заглянуть в будущее таких народов, как буряты, якуты, ненцы или чукчи, — причем не столько в материальном, сколько в духовном отношении.

Книга открывается краткой историей поселений и соответствующей статистикой, затем рассматривается отношение властей и исследователей к старожилам и лишь потом — их представления о самих себе, признаки, по которым старожилы противопоставляют себя другим. В конце авторы помещают очерк о современном положении старожилов Восточной Сибири.

Отношение государства к старожилам, по мнению авторов, являет собой некий исторический парадокс. Как и всякая колониальная держава, Российская империя всегда нуждалась в создании особой группы населения, которое бы считала Сибирь своей родиной, Россию же — своим государством. Тем не менее практические распоряжения властей очевидным образом противоречили стратегическим интересам государства. С самого начала церковь не особенно поощряла сожительство русских с некрещеными туземками. Когда же в результате этих браков возникла целая группа населения, она оказалась вне официальных сословных классификаций. Например, русскоустинцы de jure были лишены прав на используемые ими de facto промысловые угодья.