Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2006)

Несомненно, Каспий обладает еще редким оптическим свойством быть линзой, подзорной трубой. Стоит глянуть в нее, и с русского берега неожиданно близкими видятся царства Востока. Кто-то, проследив взглядом караванные дороги Великого шелкового пути, узрит Китай. Кто-то — Персию. Царь Петр, во время позднего своего, 1722 — 1723 годов, «персидского похода», еще из Астрахани мгновенно угадал Индию. И хотя мирным договором Персия «уступила» России Дербент и Баку, ясно было, что Петра не менее, чем кавказский, манит противоположный, пустынный среднеазиатский берег, на котором ничего и не было тогда, кроме двух-трех рыбацких селений. А за ними — бессмысленный, жуткий простор пустынь, с сокрытыми где-то там, внутри этого простора, Аралом, Аму- и Сырдарьей, невиданными в России горами Памира и Тянь-Шаня, древними Хивой, Кокандом и Бухарой. Казалось бы, просторы эти должны были не манить, а пугать: оттуда, с развалом монгольской вселенной, стали на Россию набегать орды несметные, миллионные, которые остановить не могли никакие крепостцы, выстроенные по линии Оренбург — Омск — Семипалатинск, чтобы как-то оконтурить и удержать то чудовищное среднеазиатское брюхо, оставшееся после распада Золотой Орды без головы, в котором что-то бесформенное урчало, кипело, булькало, а то и изливалось в набег. Волны нашествий дохлестывали до Казани. Однако ж Петр, желая развитию империи дать твердое направление по всем сторонам света, сие пространство тоже берет во внимание, еще в 1714 году отправляя по маршрутам казацких набегов первую военную каспийскую экспедицию в Хиву и Бухару — на Индию. Индия была его давнишняя мечта. Едва закончив войну со шведами, он обласкал Ашур-бека, хивинского посла в России, послал с ним в подарок хану шесть пушек с порохом и снарядами и поручил ему «проехать в Индию, откуда привезти барсов и попугаев»6. Первые походы в Азию закончились еще при жизни Петра полной неудачей: отряды, достигшие Хивы, были поголовно перерезаны, крепости, выстроенные на гнилых местах (одна — на мысе Тюп-Караган, другая — под Красными Водами), — оставлены и заброшены. Нет сомнения, что проникновение в Индию, которой все полнее завладевали англичане, для российской государственной мысли было id б ee fixe, причем фиксацией еще менее плодоносной, чем взятие Константинополя или создание панславян­ского государства. Однако, получив выход в Каспийское море, Россия невольно, вместе с морскою водой, сглотнула еще и немало смыслов, прежде ей неведомых. Одним из таких глобальных смыслов и была Индия: в конце концов, караван-сараи индийских купцов издавна существовали в Астрахани, при долгом жительстве купцы обзаводились здесь семьями, совершали омовения в Волге, как в Ганге, и прижитые ими ребятишки бежали плескаться вместе с отцами. Индия казалась близко, хотя до нее было невообразимо далеко при имперском менталитете — считать своим только то, что завоевано.

Если б Россия ограничилась отправкой в Индию караванов, то, наверное, русские купцы достигли бы Индии и навезли в столицы неведомых товаров. Но государство российское, сокрушив Золотую Орду, унаследовало особый тип отношения к пространству, характерный как раз для монгольского мира7, монгольской ойкумены: достигнуть Индии — значило овладеть ею. А овладеть — значило захватить все лежащее между Россией и Индией пространство целиком. Пусть даже такое скудное и суровое (за исключением нескольких волшебных оазисов), чуждое и неподатливое пространство, как закаспийская Азия. Поглотить — значит принять заключенные в этом пространстве смыслы и образы, как бы, повторюсь, чужды или экзотичны для российского сознания они ни были: несомненно, образ Тимура был одним из первых, прорвавшихся в имперскую российскую ментальность. Полководец, молниеносно овладевший всей Азией, и в том числе — Индией от Инда до Ганга, показался, возможно, привлекательным Павлу I — во всяком случае, приказ, который получило от него Донское казачье войско в лице войсковых атаманов Платова и Орлова-Денисова — целиком двинуться в Индию для завоевания ее — может быть, был навеян именно образом Тамерлана. Мы ничего не знаем о других, возможно сумасбродных, подоплеках этого приказа, несомненно лишь, что приказ был отдан и что казаки выступили и были остановлены только известием о смерти императора. В тот момент история, казалось, раздумывала над тем, не даровать ли Каспию историческую судьбу, а заодно и разыграть одну из самых невероятных своих партий, в исходе которой все мировое развитие могло получить совершенно иное направление. Дело в том, что после уничтожения адмиралом Нельсоном француз­ского флота при Абукире все попытки Наполеона I достигнуть все той же Индии через Египет и Сирию были, несомненно, обречены на провал: в Средиземном море целиком господствовали англичане и никакие десанты не были возможны. Тогда явился другой план: Франция, в союзе с Россией, посылает экспедиционный корпус до Астрахани, отсюда, по Каспийскому морю, недостижимому для англичан, союзники переправляются в Персию, а там через Герат, Кандагар и Кабул обрушиваются на Индию с севера, сокрушая могущество Англии на суше. Объединенные Россия и Франция! Да уж, истории всех наполеоновских походов, всего XIX столетия, да и мировой истории вообще была, возможно, уготована другая судьба, ибо при всей фантастичности этого замысла в нем не было ничего более невероятного, чем переход Суворова через Альпы или походы того же Тамерлана. Увы! — или во всяком случае — предприятию сему не суждено было сбыться: адъютант Наполеона, Дюрок, привез тщательно разработанный план совместной индий­ской кампании в Петербург спустя два месяца после убийства Павла I. Его сын, Александр I, мысль об Индии выбросил из головы как одну из безумных затей нелюбимого батюшки, а в европейской политике предпочел придерживаться традиционной союзнической ориентации на Англию и Австрию, что привело к многочисленным и хорошо известным последствиям. Покончив с героями 1812 года, вздумавшими объединяться в тайные общества заговорщиков, брат Александра, Николай I, однако, вновь прочерчивает воображаемые линии, соединяющие Москву и Петербург с Дели и Калькуттой.

Правда, молниеносное завоевание Индии не удалось. Теперь предстояло брать ее измором. Задача эта решалась без малого сто лет, но так и не была решена, ибо в ту пору англичане продвинулись уже гораздо севернее Индии и преграждали русским дорогу на юг в любом месте Азиатского континента, за исключением Китая. Однако завоевание Россией Средней Азии, которое совершенно необъяснимо без темы Индии на заднем плане, проводилось столь же тщательно, кропотливо и планомерно, как и «завоевание» Константинополя. Были отправлены в глубины Азии геодезические экспедиции, составлены карты, выстроены форты, опробована сила оружия российского в столкновениях с кочевниками, которые обычно бывали просто наемниками более могущественных фигур — эмиров Бухары или Хивы. После того как сила выяснилась за нами, в Среднюю Азию, как и везде, стали помаленьку проникать казаки, все более многочисленные экспедиции и «путешественники». Подобно российским исследователям, которые исподволь готовили колониальное завоевание края, в Средней Азии появилась английская агентура (английская миссия в Бухаре была основана уже в 1834 году), что в конце концов потребовало от империи более решительных действий и привело сначала (1866 — 1868) к взятию Бухары и Самарканда войсками генералов Кауфмана и Черняева, а в 1873 году — к военной экспедиции на Хиву генерала Кауфмана, которая после резни близ Хазавата конных туркменов и отряда полковника Ломакина положила конец бесчисленным розням, раздиравшим внутреннюю Азию, и навсегда прекратила попытки кого бы то ни было из ее властителей заявить права на исключительное правление в этом регионе. Вся эта огромная территория оказалась под протекторатом России, пока на рубеже ХХ века не была целиком включена в нее. Трагическая история завоевания Средней Азии написана, но неизвестна8. Одним из потрясающих культурных феноменов, появившихся сразу после войны, стали живописные полотна В. В. Верещагина, выполненные с оперативностью и достоверностью фронтовых фоторепортажей; его туркестанская выставка потрясла общество. Туркестан долго продолжал оставаться глубоко чуждой для России территорией, но все же вслед за военными сюда пришли чиновники, инженеры, затем — крестьяне-переселенцы. После революции, когда под разными предлогами сюда было высажено несколько «десантов» деятелей культуры, Туркестан неожиданно мощно сдетонировал в творчестве крупнейших писателей и художников9: с тех пор он существует в российском менталитете как совершенно особое духовное измерение. В «загадочной русской душе», и без того, быть может, не в меру многослойной, появился еще и такой потайной карман, как «внутренняя Азия»; причем это не Азия калмыцких степей, Салавата Юлаева и Пугачева и не Азия географическая, не Сибирь10 и не Дальний Восток, а именно «Туркестан»: как пространство творчества, подвига или совершенно особенного духовного опыта. Лучший боевик советской поры — «Белое солнце пустыни» — не случайно был снят именно в ландшафте фантастического Туркестана, смонтированного как великолепная мозаика: часть сцен снята на каспийском берегу, часть — в глубине пустыни, ибо древних городов, показанных в фильме, на берегу Каспия никогда не было. Древние города Азии, однако, не менее потрясающи, чем горы Памира или барханы Каракумов.