Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2006)

— Едет осень на пегой кобыле...”

Тот, кому случалось проводить осень вне города, знает, что поздней осенью цвета перестают смешиваться. Они раскладываются на основные цвета. Так в осенних днях Аверкия только четыре цвета: черный, белый, рыжий и зеленый. Это основные цвета, встречающиеся в народной культуре: красный, черный, белый — цвета вышивки в степных районах, а о них и идет речь, основные цвета почти любой архаичной культуры, в данном случае русской, — белый день, черная ночь, красное солнышко. Белый, черный, рыжий — цвета, которые легче всего получить из природных матерьялов, сделать из них краску: цвета глины, мела и сажи. Зеленый тоже получить несложно — на то медь. Зеленый цвет, тем более если это цвет озими, как во сне Аверкия, для крестьянина неизменно будет означать всегда продолжающуюся жизнь.

Вот цвета разделились на основные, а затем стали сливаться в белый, радостно освобождающий от жизни цвет: “Белы были косогоры и берега реки — только сама река, еще не застывшая, чернела, и по ней еще плавали белые гуси”. И когда дочь Аверкия потащила его из риги в санях в избу, все уже было белым, только “по белоснежному покрову потянулись от риги до избы две черных полосы — траурный след полозьев, все лето стоявших на влажной земле”. Пока белого больше черного, это значит, что если цвета уже нет, то свет еще остался. Но вот Аверкий в избе: “На дворе сизели сумерки, но еще светло было, бело от снега. А изба уже наполнилась сумерками”. Света становится все меньше, наконец остается только свеча, которую Аверкий держал в руках, пока его исповедовал и причащал священник. Но вот старуха, жена Аверкия, заметив, что свет мешает умирающему — в общем-то мешает умирать, — погасила свечу. В темноте Аверкию стало удобно, и ему в последний раз привиделась жизнь: она зеленела травой, уже без него:

“Представился ему летний день, летний вечер в зеленых полях, косогор за селом и на нем — его могила... Кто это так звонко и так жутко кричит, причитает над нею?

— Родимый ты мой батюшка, что ж ты себе думал, что ты над нами сделал? Кто ж будет нами печалиться, кто будет заботиться? <���…>

„Ах, это дочь!” — подумал Аверкий с радостью, с нежностью, с затрепетавшей в груди сладкой надеждой на что-то”.

И вот финал, в котором темнота, оставшаяся внутри, компенсируется слабым светом снаружи, исходящим то ли от снега, то ли от отлетевшей души: “Умер он в тихой, темной избе, за окошечком которой смутно белел первый снег, так неслышно, что старуха и не заметила”.

Декамерон

Когда я однажды подумала про “Темные аллеи” Ивана Бунина, что это вариант книги “Декамерон”, мне показалось, что я сделала открытие. На самом деле — это первое, что приходит в голову об этой книге Бунина, потом я совершенно случайно узнала, что с “Декамероном” сравнивал “Темные аллеи” сам Бунин в контексте именно том, который, как мне казалось, сочинила я: “Декамерон” написан во время чумы, “Темные аллеи” — во время Второй мировой. Это говорит лишь о том, что Бунин не относится к тем авторам, которым нужен критик или филолог, чтобы растолковать ему, что же он такое написал. Это расчетливый автор, не садящийся за письменный стол без точного знания о характере своего замысла и возможных его последствиях, он никак не лирик, поскольку всегда знает, чего хочет добиться от читателя, примером тому — рассказ, о котором мы рассуждали в предыдущем очерке: все эти штуки с цветом тщательно продуманы автором; что это не случайная удача, а манифест “правильной” смерти, видно невооруженным глазом. Так вот, “Темные аллеи” — декамерон по замыслу.

К книге этой относились подчас крайне невнимательно, поначалу она смущала, до совсем недавнего времени считалась излишне откровенной, решили, конечно, что книга итоговая, что о любви, что о времени и о России. Но почему итоговая должна быть эротической? Потому, что таков автор, его привязанности? Не думаю.

Главный герой книги — время. Это начинаешь понимать, вернее, ощущать прохождение времени, когда прочтешь больше половины книги, где-то вблизи “Холодной осени”. Как, кстати, нелепы и неоправданны попытки читать или даже экранизировать эту книгу отдельными рассказами. Многие из них по отдельности темны (“Натали”), вульгарны (“Пароход „Саратов””), сентиментальны (“Таня”, “В Париже”). Только в целом книги то, что кажется их недостатками, находит свой смысл и место.

Как и положено книге о времени, “Темные аллеи” состоят из

воспоминаний, как и положено декамерону — из рассказов разных людей, чаще мужчин, но иногда и женщин. Это сборник элегий разных авторов. Но у таких сборников элегий есть одна особенность, как, к примеру, у вышедшего в начале девяностых в серии “Библиотека поэта” толстого тома под названием “Русские элегии”: на восьмом стихотворении начинаешь посмеиваться, на третьем авторе — хохотать. Не берусь с окончательной точностью сказать, в чем тут дело, но элегия — жанр столь обворожительный в окружении других жанров того же автора — в соседстве с элегиями же, особенно разных авторов, выглядит смешно. (Я говорю, конечно, об элегии, как она сложилась в России.) Такое количество однообразных и беспредметных сокрушений об упущенных возможностях вызывает обратный эффект, чем должно бы. Почему при этом сборник сатир не доводит никого до слез — нам не понять.

С “Темными аллеями” этого не происходит. Отчего? Оттого, что книга динамична. И если бы не накал эротики, движения не было бы. В движение книгу приводит “любовь, что движет солнце и светила”, что в переводе на язык школьной астрономии означает “управляет земным временем”, точнее будет: “приводит время в движение”. Мы имеем дело с эротикой времени.

Совокупления чуть не на каждой странице создают энергию движения времени. Причем объятия эти по ходу книги становятся все интенсивней, чтобы не случилось остановки и энергетического кризиса во вселенной. Постоянные смерти “после”, послужившие созданию версии о кровожадной “концепции любви” Бунина, — смерти исполнивших долг.

Автор и сам участвует во всем этом, потому что все мужские партии исполняет сам. Это якобы рассказы разных людей. Герой один: одни и те же излюбленные запахи, привычки, один тип чувственности. Героинь тоже меньше, чем кажется, контуры многих совпадают: Гаша совпадает с Таней, Генрих — с героинями “В Париже”, “Мести”, “Антигоны”, Натали — с героиней “Ворона”, Муза — со спящей женщиной из “Начала”. Автор и не собирается скрывать своего участия. Температура времени у него явно повышенная.