Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2008)

Да что валики! Даже такая, казалось бы, “мелочь”, что надпись на лицевой обложке регулярно переиздаваемого с 1996 года компакт-диска “Борис Пастернак. Полное собрание звукозаписей авторского чтения” не вполне отвечает заложенному в нее смыслу, потому что в этом собрании не хватает одной, весьма ценной, минуты, — с этим, например, как быть? То есть как быть с тем, что какая-то недостающая минута (общий хронометраж компакта с “полным собранием звукозаписей авторского чтения Пастернака” — 52 минуты 22 секунды) не только являет нам существенный штрих к живому портрету Пастернака, но и добавляет краски — как в портрет эпохи, так и в биографический контур судьбы поэта? А ведь речь идет об одной из самых ранних записей Пастернака — его публичного выступления с чтением своего перевода из Шекспира в январе 1947 года. Запись сохраняется на обычной аудиокассете (тонфолевый оригинал пока не найден), впрочем, при передаче этой записи для недавней публичной демонстрации, о которой расскажу ниже, — минуту, конечно, оцифровали…

…Сотрудники Отдела звукозаписи (между прочим, самого крупного в стране собрания литературных записей) хорошо понимают, что происходит с их фондами, точнее, чего с ними не происходит . И я, пользуясь случаем, благодарю их за то, что они обратили внимание на наше новомирское CD-обозрение, восприняв его бытование на страницах старейшего литературного журнала как партнерскую помощь в привлечении внимания к своему труду и своим проблемам2. Да хотя бы — к самому факту своего существования.

Теперь попробую рассказать, как это самое “привлечение внимания” осуществилось на примере с неизвестной записью голоса Бориса Пастернака.

Итак, узнав, что вашего обозревателя пригласили с выступлением об отечественных литературных звукозаписях в Англию, сотрудники Отдела любезно передали мне эту самую недостающую минуту, о существовании которой я знал, но самого звука прежде не слышал. Руководствуясь своими догадками (и чужим опытом) о том, как следует воспроизводить архивные аудиозаписи публично, я стал думать, как, собственно, “подать” слушателю эту маленькую сенсацию — как достойно и интересно представить неизвестную реплику поэта в его живом исполнении.

Но сначала — о чем, собственно, речь. Фонограмму выступления Пастернака о Шекспире с чтением перевода сцен из “Генриха IV” Лев Шилов неожиданно обнаружил когда-то в фонотеке Всероссийского театрального общества во время безуспешных, как оказалось, поисков записей Михаила Булгакова. Прослушивая записанный в ВТО 50-й вечер-заседание Шекспировского кабинета, нашел очень долгую (22 минуты!) неизвестную запись Пастернака! Спустя время Шилов издал эту запись на виниле. Но — не всю.

Далее процитирую фрагмент из нашего самого первого обзора3, в котором я представлял изданный в 1996 году компакт-диск и рассказывал об аналогичных по содержанию пастернаковских гигант-винилах, многотиражно издаваемых после горбачевской перестройки. “Жалко, что изданная уже в позднеперестроечное (1996!) время фонограмма оказалась без рискованного когда-то — но важного сегодня — вступления. „Стараясь скрыть волнение за шуткой, [Пастернак] говорит, что, делая перевод, думал ‘разделить шекспировскую судьбу‘, но вышло наоборот: Шекспир в его переводе разделяет судьбу его собственных стихов, эти переводы тоже не печатают”, — пишет в приложенном к CD буклету Шилов. Понадеемся, что следующее издание будет полным”.

Тогда, три года назад, я и не предполагал, что когда-нибудь услышу эту запись и уж тем более буду воспроизводить ее публично. Вспоминаю, кстати, как на мой вопрос, надеется ли он издать фонограмму полностью (разговор шел в начале 2000-х годов), Лев Алексеевич сказал мне: “Конечно же издадим! Тогда, в девяносто шестом, у нас то ли руки не дошли, то ли не сообразили, не вспомнили…” Помню также, как он все хотел передать копию этой записи сыну поэта, Евгению Борисовичу Пастернаку, да так и не успел.

Так что в CD-приложении к Полному собранию сочинений Бориса Пастернака в одиннадцати томах (“СЛОВО/SLOVO”, М., 2003 — 2005) эта запись, увы, — старая, не полная.

Напрягите ваше воображение, вспомните, кто слышал на пластинках это чудесное, сопровождаемое живыми эмоциями зала чтение, и я, пожалуй, “воспроизведу” сейчас эту историческую “беспризорную” минуту — прямо здесь, на журнальной странице.

…Идет, стало быть, торжественное, 50-е заседание Шекспировского кабинета, уже отчитали-отговорили свое Маршак и Михоэлс (их записи, кстати, изданы), кончился антракт, зал снова заполнился, и Александр Морозов пригласил на сцену следующего участника действа:

“— Товарищи, мы приступаем сейчас ко второй части, значит, нашего вечера. Сейчас отрывки из своего нового перевода хроники — исторической хроники Шекспира „Генрих Четвертый” — прочтет Борис Леонидович Пастернак (аплодисменты, нарастающие по мере того, как выступающий выходит на сцену. — П. К. ).

[Борис Пастернак:] …Это перевод не такой новый. Я два года тому назад его сделал и на этом закончил свою переводческую работу над Шекспиром, потому что… я думал… что я разделю шекспировскую судьбу — в своих работах, — но вышло наоборот: Шекспир мой разделяет мою судьбу, и это (интонирует. — П. К. )… невыгодно для этой — вообще — задачи! И я решил с этим… (зал начинает хохотать. — П. К. )… как-то покончить.

Теперь так: я вам вкратце напомню, что это за хроника и в чем там дело”.

Далее идет то самое “начало записи”, которое известно (Пастернак начинает с напоминания, что это именно та хроника, в которой выведен “знаменитый толстяк и обжора Фальстаф”, рассказывает о старой Англии и читает свой перевод). Правда, из этого напоминания, судя по оригиналу, выпало еще три слова: “…знаменитый толстяк и обжора, о котором говорил Кржижановский (курсив мой. — П. К. ), — Фальстаф”. Очевидно, Шилов убрал и напоминание о Сигизмунде Кржижановском, который выступал в первой части вечера и которого то ли не записали изначально в том самом 1947 году, то ли при перезаписи одного из тонфолевых дисков на кассету — в поздние советские времена — им просто пожертвовали для экономии времени… Не знаю, оригинал всей записи пока не найден.

Чисто “режиссерски” я Шилова вполне понимаю: непонятное широкому слушателю имя Сигизмунда Кржижановского (выдающегося писателя и ученого, как мы теперь знаем!) отвлекло бы и “перебило” гладкое течение сюжета.