Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2010)

не то что Варвара, ну, Бог разберется с нею.

Гурий смотрит на семинаристов — не завидую этим мальчишкам.

Провожает делегацию до ворот. Там уже подогнан

автобус, да, ничего машина, красоты несказанной.

В келье на тумбочке — Федор Михайлович. Уголок подогнут

страницы, где смерть Зосимы и дух тлетворный, обманный.

Да, виноват был бес перед Алешей за старца святого!

Украл у Зосимы нетленье, как кошелек карманник.

Гурий садится и наливает кружку спитого

чая — крепкий врачи запретили, ломает овсяный пряник.

Вечером жди уполномоченного. Явится, не запылится,

поговорить и сыграть партию в шахматы. Игрок, скажем прямо, не слабый.

Господи, почему у всей этой сволочи крупные, грубые лица,

а голос тонкий, елейный, ну — баба бабой!

Гурий осторожно вынимает из жестяной коробки

шахматные фигурки: изделье конца тридцатых — хорош был

тюремный умелец —

жеваный хлеб, лепка, сушка, покраска, ломтики винной пробки

вместо бархатки, клей вместо лака. Гурий — законный владелец

этого раритета. Сорок лет сохранял. Вот, на доске расставил.

Поймет ли полковник, с кем сыграет сегодня?

Тут не выиграть товарищу, не нарушая правил.

Гурий задавит. Впрочем — на все воля Господня!

* *

*

После уполномоченного в покоях табачный дух.

Окурок “БТ”, приплюснутый к блюдечку. Вытряхнуть пепел лень.

Это сделает одна из двух богомольных старух,

которые приходят сюда убирать через день.

Непорядок, конечно, женщины. Но бабки — Божий народ.

Вот перемрут, болезные, а там и Церковь помрет.

Раннее утро. Готовится выезд в село.

Гурий кричит келейнику: Петре, Камень, потщись,

погибаю!4 Чайку, Владыка? Да нет — ногу свело,

размассируй. Хорош, полегчало. Эх, откуда взялись

наши немощи! Все по грехам. Вот вчера вечерком

толковал с негодяем. Все Лернер ему поперек

горла стоит — увольняйте, де, настаивает горком.

Горком! Дался им Лернер! Еврей, но свой паренек.

В семинарской библиотеке, совершенствует каталог,

книжки дает читать приятелям, это он зря.

Но под курчавою шевелюрой — неплохой котелок,

верит, и на работу приходит ни свет ни заря.

И еще говорил полковник — в селе расписали храм

живописцы-выкресты, но, владыко, у них у всех

в почтовом ящике вызовы в Израиль. Все они будут там.

Кто завтра, кто через год. Это же курам на смех:

иконописцы нашлись! Владыко, вы близко к ним

не подходите. Не заметите, как щелкает аппарат.

Микропленка. А после в газетке “Иерусалим”

вы будете возглавлять этот еврейский парад.

Гурий вздыхает. Будут, конечно. Все подойдут

под благословенье, бедные. Благословлю, а куда

денешься? Староста настучит, подметные письма пойдут.

Уполномоченный скажет: опять сплоховал, борода!

* *

*

Девять утра. Все болит. А пора уже

выезжать служить литургию. Владыка смотрит на ЗИМ

и говорит шоферу: Мыкола! Оставь его в гараже.

Повезешь на своей “копейке”. Сегодня покажем им.

(Им — соборному духовенству.) Что, думаешь, не помещусь?

(Действительно, нужно втиснуться, колени уперлись в живот.)

Повезешь к задним воротам, по переулку. (Шестую неделю пощусь,

а не сбросил ни грамма.) За двадцать минут добрались, и вот,

через нижний храм Гурий входит в полупустой собор.

Ни дьякона, ни иподьякона, ни попа — все стоят у врат.

И прихожане по большей части вышли в просторный двор

встречать владыку. А Гурий тихо, как враг,

подкрадывается к настоятелю и — хлоп его по плечу:

ждете-то ждете, да не с той стороны! Что за парад!

Настоятель думает: свезти бы владыку к врачу —

психиатру. Чисто дитя! А Гурий и сам не рад

розыгрышу. Бросились облачать, бестолково, спеша.

Протодьякон взмахнул рукою — по команде включился хор:

“Тон деспотин” и “Да возрадуется твоя душа”,

“Яко невесту украсивый тя красотою”5. (Господи! До сих пор

разбирает смех! Меня — и яко невесту! Семьдесят шесть

минуло в прошлом году, до девяти пудов килограмм добрать.)

Настоятель думает: надо б отправить весть

в Синод. Ишь, вздумалось старику юродивого играть!

* *

*

Пока читали Апостола, Гурий спал наяву,

восседая на горнем месте. Мерещились те года,

когда он в Богородицком, в храме темном пустом, как в хлеву,

проповедовал стенам, иконам, лампадам — прихожан и следа

не осталось. До Сибири из храма было рукой подать.

А он попал в Казахстан. Особая благодать.

Грянули “Аллилуйя”. Гурий встряхнулся, встал,

возгласил: “Бог молитвами святаго апостола и евангелиста Луки

даст тебе глагол, благовествующему...”6. Протодьякон читал

нараспев, возвышая голос, а слов не поймешь. Боже, как далеки

те страшные годы. И цела ли та церковь? Неужто уберегли?

Быть того не может! Взорвали, снесли или устроили склад,

а потом снесли, местночтимый список Донской свезли

в музей, ободрав для начала оклад. Монастырский сад,

вероятно, вырублен. У кого бы узнать? Постой!

Николай со второго курса, он вроде из тех краев!

Невысокого роста, рыжеватый, с короткой стрижкой. Пустой

изнутри, да они все такие. Небогатый улов

человеков даешь ты, Господи, нам, преемникам учеников

Твоих, апостолов, евангелистов, плотников, рыбарей.

У Церкви — невесты Твоей — слишком много земных женихов.

Лернер получше будет. Понятное дело, еврей.

Ближе к вечеру Гурий вызывает Николая к себе.

Николай подходит под благословенье, целует руку, в глазах

тревога. Ну, чего ты боишься? Господа? КГБ?

Старого митрополита? Хитрое дело — страх.

Гурий спрашивает о Богородицком. Цел ли храм? Уцелел!

Как открыли после войны, так и не закрывали! Как,

и при Никите? Гурий доволен. И пацан осмелел.

По крайней мере, держит себя в руках.

А список иконы Донской? Как! Все там же, в углу,

справа от иконостаса в особом киоте? Нет, повтори!

Быть того не может! Владыка приглашает к столу

семинариста. Петр разливает чай. Как хорошо, хоть бери

и возвращайся туда, но нет, старческие мечты

длятся мгновенье, не дольше. А паренек задает

вопрос: владыко, а правда ли, что, когда были пусты