Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2006)

Своим детям я запрещаю смотреть телевизор (сам смотрю его, когда они не видят), у нас есть хорошая видеотека с мультиками и детскими фильмами, детям их вполне хватает”.

Алла Марченко. Феномен Кушнера. — “Арион”, 2006, № 2.

Нечастый, парадоксальный текст.

“…Тихий и деликатный кушнеровский „протест” против „убогости вещной среды” потому и попал в резонанс, что затрагивал такие „отсеки” читательских сердец, куда иным способом не проникнешь, а только поэзией. Но как же долго и как упорно он квалифицировался как „примитивный гедонизм”, настолько упорно, что Ирине Роднянской (в подробнейшей статье для биографического словаря „Русские писатели 20 века”) даже в 2000-м пришлось доказывать, что А. С. К. удалось все-таки избежать этого порока, хотя на самом-то деле нет ничего более несовместного, нежели Александр Кушнер и — „удовольствие” как жизненная установка. Несмотря на все его полуиронические славословия „Богу удовольствий”. Какой гедонизм, ежели, радуясь „радостию мира”, он ни на миг не забывает, как хрупка „чаша бытия” и в какой позе высится за его спиной Тот, кто держит над вином ядоносный перстень „с монограммой и секретом”! Ему, как и Есенину, чувство жизни даровано в неразделимом, нераздельном составе с острым, болезненно острым осознанием ее быстротечности, бренности. Оттого и возведенная в превосходную степень любовь ко всему живому на земле переживается как род недуга, сладкого, волшебного, но недуга:

Я сейчас чувством жизни, как никогда, болен...

Поклонники Кушнера, к месту и не к месту поминающие его отповедь апологетам российского скифства, наверняка будут шокированы таким странным соседством, да и мне, право, удобнее было подобрать А. С. К. в пару куда более „сочувственного” поэта, нежели певец „степных табунов”. Но что делать, если дело обстоит именно так, а не иначе? Да, если не заглядывать глубоко под поверхность, в кушнеровских пейзажных этюдах и впрямь куда больше и внешнего сходства, и прямой переклички и с Иннокентием Анненским, и с Борисом Пастернаком, и с Афанасием Фетом. И тем не менее ни тот, ни другой, ни третий никогда бы не сказали, как Есенин: „Будь же ты вовек благословенно, что пришло процвесть и умереть”. И ни за что бы на тридцатом году жизни, когда все только начинается, не написали, не посмели написать о старике, которому смерть уже дышит в затылок. Кушнер — посмел:

Кто тише старика,

Попавшего в больницу,

В окно издалека

Глядящего на птицу?

..............................

И дальний клен ему

Весь виден до прожилок,

Быть может, потому,

Что дышит смерть в затылок.

Вдруг подведут черту

Под ним, как пишут смету,

И он уже — по ту,

А дерево — по эту.

Даже пресловутое кушнеровское „внимание к вещам” во многом обусловлено еще и осознанием того, что вещи, по крайней мере те, что „имеют отношение к человеку”, консервируют, „омузеивают” память и о тех, кто сии изделия некогда сотворил, и о тех, кто заботливо включил их в обиход своих очагов. О чем, вспомните, беседуют за обеденным, по-державински тесно и вкусно уставленным столом старик Державин и его молодой гость из будущего? Да все о том же! Что даже такой недорогой пустяк, как солонка, всего лишь „оттененная резным серебром”, прочнее, долговечнее не только самих поэтов, но и их стихов...

Не уверена, что А. С. К. согласится с моим истолкованием особых примет его поэтической личности. Анна Ахматова не уставала повторять, что у поэта „существуют тайные отношения со всем, что он когда-то сочинил, и они часто противоречат тому, что думает о том или ином стихотворении читатель”. Но и у читателя свои „тайные отношения” со стихами, которые так долго сопутствуют ему и одаривают „прибавлением жизни””.

Вера Павлова. Сурдоперевод. — “Арион”, 2006, № 2.

“ Дневники, письма, стихи — пересекаются. Сядешь за письмо — выходит стихотворение, запишешь стихотворение — а это дневниковая заметка. В очередной раз заплутав, определила разницу: дневники — письма от меня нынешней ко мне будущей, стихи — ответы на них. Записала и эту сентенцию. Вот выписки из дневников 2004 — 2005 годов. Мой скромный вклад в жанр ars poetica ” .

“Постмодернизм: пошлость, выдающая себя за иронию”.

“Безумие = вдохновение на холостом ходу”.

“Словарь Фасмера: второй том кончается словом муж, третий начинается словом муза ”.

“Мое время — время, которое показывают солнечные часы лунной ночью”.

“Как я и предполагала, все получилось не так, как я предполагала”.

Бенедикт Сарнов. “И стать достояньем доцента…” — “Вопросы литературы”, 2006, № 3 .

Решительный бой “нашим постструктуралистам”, “у которых, о ком бы и о чем бы ни шла речь, что ни слово, то — тайна . А если не тайна, то — загадка . А если не загадка, то — шифрограмма, или криптограмма, или код, к которым надобно подобрать ключ .

Об этом нам сразу возвещают заголовки их книг. А если в заглавии книги этого нет, так непременно встретится в названиях глав или вошедших в книгу статей.

Вот наугад несколько примеров. Поверьте, что поисками их я себя не затруднял:

„Тайнопись ‘бессмыслиц‘ в поэзии Пушкина”;

„Таинственное сообщение”, „К тайне — через тень”;

„Приобщение к таинству”;

„Загадки криминально-идеологического контекста и культурный смысл”, „Опыт расшифровки сказки Корнея Чуковского о Мухе”;

„Криптограмма: шифр или код?”, „Система ключей в романе”;

„Ключи к ‘Лолите‘””.

Этот объемный текст, безусловно, вызовет чьи-то протесты и даже ярость. Между тем в нем, на мой взгляд, сказано и что-то очень-очень важное для трезвого понимания нынешней филологической науки. По части издевательства над интертекстуальностью Б. С. превзошел себя: в некоторых местах я очень смеялся — например, читая о том, как Игорь П. Смирнов обнаружил в фигуре Комаровского из “Доктора Живаго” — ни много ни мало как… Владим Владимыча Маяковского.

Актуальна и мысль Сарнова о привлекательности для многих ученых самой методики пресловутого “антидогматического” литературоведения.

Единственно обидно за Омри Ронена. Справедливо обрадовавшись его стилю и подходу (привнесение в науку якобы “ненужных” эмоций от прочитанного и изучаемого “материала”, влюбленность в разбираемый текст, например), Сарнов обвиняет Ронена в укорененной увлеченности постструктурализмом, от чего не спасет никакая “влюбленность”. Что влюбчивый аналитик на самом-то деле допускает мысль о возможности зарождения “стихов от стихов”. То есть до чего же, мол, заразна эта самая “ученость”.