Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2007)

Это было письмо, которое она скачала из почты.

— Оно там неделю болталось, представляешь?

В ответ я уткнулся в бумагу.

Писали из театра — помощник режиссера, старый хрен, сажавший по три опечатки в строку. В письме, состоявшем из чудовищной смеси канцеляризмов и метафор, говорилось, что к столетию театра руководство театра “решилось наполнить молодым вином старые мехи и восстановить в полном объеме легендарную постановку российского классика”.

— Сценографию и декорации оставят прежними, как было у деда. Здесь сказано “частично”, но это ерунда. Возьмут все, что еще не сгнило.

Она снова попыталась поймать мой взгляд.

— Чтобы подмаслить старую гвардию, одну из ролей отдают нашему патриарху. Роль сидячая, несложная. От автора. Так что со связью времен все в порядке. А на остальные роли приглашают молодых, наших. Понимаешь? Ты понимаешь?

Я пожал плечами, заказал рюмку.

— Читай дальше, товарищ! — Она снова сунула мне под нос бумагу.

“Приказом от 18 декабря Вы назначены на главную роль. Первая читка состоится 27 декабря в Малом зале. В связи с ускоренными темпами работы над проектом Вам необходимо немедленно вернуться в Москву”.

Последнюю строчку набрали большими буквами. Видимо, войдя в победный раж, помощник режиссера случайно переключил регистр.

— И как мы теперь?

Я отложил бумагу, пригубил рома. Губы у меня дрожали.

— Ну что тут непонятного, господи! — Она раздраженно убрала письмо в шорты. — Юбилей летом, так? Под это дело министерство выделяет большие деньги. Поскольку декорации строить не надо, половину этих денег они воруют. А на остальные ставят спектакль. Банкет, телевидение, восторженная пресса. Если все сложится как надо, на премьеру подтянут президента. Он ведь у нас театрал. Ну что, масштаб ясен? Такое бывает раз в жизни.

— И ты будешь участвовать в этой афере?

Она презрительно фыркнула, встала из-за стойки. И я увидел прежний взгляд, презрительный и злой.

— Ты считаешь меня ни на что не годной?!

На полпути к дому, увязая в песке, повернулась. Хотела что-то сказать, но махнула рукой.

Совет в Филях состоялся за полночь. Собрав деньги, решили, что я догуливаю отпуск, она улетает одна. “Так будет лучше”, — повторяла, складывая в пакет ракушки. Я изображал озабоченность, суетился. А сам чувствовал невероятное облегчение.

Утром съездил в поселок, купил билеты. В ночь на 26 декабря она уплывала на большую землю, далее поездом до Бангкока — и в Москву на узбекских авиалиниях. Маршрут укладывался в сутки, билет влетал в круглую сумму. Она забрала кредитки — “на всякий случай”. Мне оставалось впритык, на карманные расходы.

— Девочку не купишь, на ром хватит. К тому же у тебя есть марихуана.

Из вещей взяла пляжный рюкзачок, покидала мелочь. Порт находился на западном побережье, тридцать километров через остров. Ехали — она на такси, я на мотороллере следом. Стоя у трапа, теребила мой воротник, гладила на груди ткань. Коротко вздыхала, понимая, что говорить не о чем. Да и в мыслях, скорее всего, находилась давно в театре. На сцене.

Закончив погрузку автомобилей, гигантский паром дал гудок и брезгливо отодвинулся от причала. Вальяжно вышел в бухту. На горизонте вспыхнул закат, через небо легли малиновые, как в театре, полосы. Некоторое время жена стояла на корме, смотрела на берег. Потом белые брюки в красных маках исчезли. Закат сложился как веер, через несколько минут паром превратился в жука, который карабкается по горизонту.

И потерялся, затерся в сумерках.

23

Поселок жил ночной жизнью. В кафе с выставленными окнами зажглись цветные фонарики. Шипело на невероятных, как сомбреро, сковородках пальмовое масло. Запахи выпечки и благовоний, мочи струились вокруг меня по воздуху.

Я медленно ехал вдоль витрин, где лоснились подгнившие к вечеру бананы. Лежали дыни, вывернув бесстыжее розовое нутро в белых семечках. Мне казалось, что вместе с запахами фруктов я вдыхаю свободу. Когда ни за что отвечать не нужно. И можно делать что угодно.

Улыбался, щурился на голые лампочки. Разглядывал цветастые груды платков — а внутри ликовал, задыхался от злорадного, торжествующего смеха.

Вечерний воздух загустевал. Продираясь сквозь его наслоения, беспорядочно двигались машины, пешеходы. Седоки и водители кричали друг другу — и тем, кто сидел на улице. Нарушая правила, перли на фурах торговцы. А посреди дороги дрых в тачке мальчишка.

За всем этим хаотичным движением наблюдал с алтаря маленький Будда. Как будто наделяя суету смыслом. Накидывая прозрачное покрывало. Опутывая паутиной, где каждый из нас неслучайно барахтается.

Сидя в кафе, я представлял Москву. Как она возвращается в пустую квартиру. Одной рукой сушит волосы, а другой уже держит телефонную трубку. Идет на кухню, выливает старый, в пятнах плесени, чай. Заваривает в кружке свежий, кивая невидимому собеседнику. Вооружившись пилкой для ногтей, ложится с телефоном в постель.

Я прекрасно знал эту картину. Мог прокручивать перед глазами до бесконечности. Но теперь меня в этом фильме не было. Как будто из пленки вырезали кадры с моим лицом. Стерли его черты — вместе с тапками и зубной щеткой.

И я нисколько не жалею об этом.

Здесь, за тысячи километров от дома, на другой стороне земного шара, я почувствовал, что мир вокруг стал бурлящим. Что он расширяется, пухнет. И одновременно становится прозрачным, тонким. Что паутина, в которой мы барахтаемся, стала нежной, скоро порвется. И что жизнь никогда еще не казалась мне такой легкой, но вместе с тем наполненной. Такой значительной — и невесомой.

Из города выбрался, когда опустилась густая темень. Заправился на выезде, дал газу. Пересекая джунгли, ловил себя на том, что жутко возбужден. И нарочно гнал по встречной, преодолевая страх, который жил во мне с той ночи.

Впереди лежал ночной остров длиной в тридцать километров. Проехав половину, я внезапно почувствовал усталость. Что руки не слушаются, держать дорогу все труднее. Что от ветра совсем окоченели плечи.

И я принял решение. Увидев огни, я съехал на обочину, и дыру, которая образовалась на дороге, тут же засыпали плотные, как земля, сумерки.

Голые лампочки освещали не то базар, не то табор. Под навесом висела одежда, тысячи пар брюк и рубашек. Чуть подальше, в отблесках огня, я заметил штабели стирального порошка. Чаны для стирки.