Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2010)

За стеной находилась еще одна комната два на два. С точно таким же столом, с точно такими же стульями и лампой. Сухарев сидел напротив Брюха. Хроноп сразу узнал отца Дрюни и Алюни. И это несмотря на незапоминающуюся внешность полковника.

— Вот в каких обстоятельствах мы встретились на этот раз, — начал пескарь. И с мелководья нырнул на глубину: — Возраст у вас невеликий, а досье растет на глазах. Второго мая восемьдесят третьего вы решили организовать группу. Верно? — Сухарев говорил и любовался собой. — На следующий день засели дома у Духа, так ведь вы зовете… (и назвал фамилию Духа). Его адрес: площадь Горького… Через двадцать три дня вы завершили работу над альбомом. “Домашний аквариум”, если память не изменяет, а она не изменяет.

Срундяков не мигая смотрел в глаза Буха и, словно экзаменуемый перед экзаменатором, выблеивал вызубренную короткую биографию “Хронопа”.

— Вы пытались свой альбом распространять в студенческой среде и даже добились определенных результатов. Нам достоверно известно, что он дошел до Ленинграда, его слышали во Владивостоке, его слышали в Харькове, существует рецензия в тамошнем подпольном журнале…

Брюх смотрел исподлобья на Сухарева, но образ пескаря размывался — то приближаясь, то удаляясь. Словно он был не человек, а голограмма.

— Сам я ваш альбомчик еще не слышал, но мои дети говорят, что вы поете о проблемах молодежи, — продолжал он свойским тоном. — Что вы упрекаете наше поколение. Поколение более опытных. Что вам не хватает свободы…

Сдятляков прижал правую руку к сердцу:

— Не хватает свободы… Честно — я за! Мне тоже кажется, что в обществе назрели проблемы. Но вот стоит ли петь об этом со сцены, говорить об этом в рупор? Разве мы можем предвидеть, как эти зерна сомнений прорастут в неокрепших головах, например, школьников, младших студентов? Я повторю, вы без пяти минут инженер. Человек сформированный, да еще из рабочей семьи. Скажу вам как на духу, наша задача — не покарать. Совсем нет.

Бух продолжал перебирать в уме, что этот мудак может знать. О том, что в мае зависли на ночь с баптистами и пели песни Харриссона. О том,

что на военной кафедре засыпался со шпорой, которая содержала секретную информацию о танковом снаряжении.

Свустяков продолжал:

— Наша задача — не покарать, а предупредить…

Сухарев прижал правую руку к месту, где по идее у него должно было находиться сердце.

—…Не покарать, а предупредить. И поэтому взываю к вашему гражданскому долгу. Учтите, я говорю с вами по-дружески, учитывая, что вы бывали у нас дома, дружите с моими детьми. Поймите, нам нужны помощники в неформальной среде. Конечно, вы думаете, что я склоняю к стукачеству, так вы, может быть, думаете.

— Думаете, я в стукачи вас агитирую? — улыбнулся Буху Срундяков. — Бездумные стукачи нам не нужны, от них только вред. Но люди с гражданским долгом — мы в них нуждаемся. Вы ведь вот что удумали…

Он на мгновение нажал на себе кнопку “пауза” и со значением смотрел на Буха.

— Вот ведь что вы задумали. Несколько дней назад вам из Ленинграда звонил некто Фирик и сообщил, что в конце декабря в город-герой на Неве, вдумайтесь только — в город-герой! — приедут французы с портативной звукозаписывающей студией. Приедут с намерением записать здешние рок-группы, чтобы уже потом у себя дома их растиражировать. Чтобы лить воду на антисоветскую мельницу. Мельницу, да. Других слов и смыслов я не подберу. Любому ясно, что в Горький лягушатников никто не пустит, и они хотят, чтобы вы сами приехали в Ленинград. Но…

Сухарев вдруг из мелководного пескаря превратился в пескаря-глашатая.

— …Но мы вас не выпустим! А вы что думали? Можете даже не рассчитывать! Можете по эмпиреям не порхать! Пропусков вам не будет.

Пока лейтенант Сволотяков говорил, Бух отвернулся от него и в уме прикидывал, откуда ему известно о звонке Фирика. Об этом не знают ни Оленька, ни жена самого Буха — Мэри. Только пятеро хронопов. Не нас же самих подозревать в стукачестве. Чистый бред! Тогда что — прослушивают телефон? А мы часами болтаем между собой. Бллллль!

Сквозь мысли Буха пробивался голос Стратякова:

— Я понимаю, что в Горьком записать ваши скверные песни — извините, я уж скажу напрямик, — да, скверные песни в приемлемом качестве негде, и я понимаю, на самом голубом глазу понимаю ваш интерес. Когда я говорю — скверных, что я имею в виду… Вот ваша песня “Я на стуле сижу у окна”. Я не говорю о том, что рифмы тут не выдерживают никакой критики, а ведь я окончил филологический факультет университета и кое-что понимаю. Берем третий куплет. “Мои песни в кругах не поют, да и я не похож на звезду, на гастроли меня не зовут ни в Питер, ни даже в Москву”. “Звезду” — “Москву”, “палка” — “селедка”, да? Но даже без филологии… Послушайте, ведь нет такого города — Питер! Нет на карте СССР, хоть всю ее вдоль и поперек изучите. Ленинград город зовется. Знаете, наверное, в честь кого?

После эмоциональной тирады Спентяков отдышался и продолжил:

— И в то время, когда наши храбрые бойцы проливают кровь в Афганистане, вы поете о них всякие мерзости. Я говорю о песне “Холден Колфилд”. Не думайте, я читал Сэлинджера. Так вот в вашем пасквиле главный персонаж, который служит в Афганистане, возвращается домой в цинковом гробу. Да, у нас есть потери, но зачем же акцентировать, зачем лить воду на жернова западной пропаганды? Почему нельзя рассказать о герое-интернационалисте, о его мужестве? О том, что он возвращается

с медалями за отвагу, “пуговицы в ряд”?

Сухарев сухо повторил:

— Пропусков вам не будет!

Наконец-то до Брюха дошло, почему так странно вел себя в пятницу его завсектором. Хроноп подписал у него заявление на отпускную предновогоднюю неделю где-то с месяц назад. Но теперь завсектором просил Брюха отозвать заявление и взять отпуск на другое время. Подчеркивал — на любое другое. При этом он ссылался на какой-то предстоящий декабрьский аврал. И делал бровки домиком. Но истинная причина была не в аврале.

Брюх работал инженером-конструктором на телевизионном заводе.

В прошлом году он окончил политех и попал на завод по распределению. Впрочем, учился он плохо, приезжал в институт только для того, чтобы обменяться со знакомыми чуваками пластами, и сразу отправлялся домой слушать их и, как следствие, инженером был никаким. Сначала завсектором пытался загрузить его чертежной работой, но, скоро раскусив, что молодой инженер мало что петрит в электрике станков с программным управлением, махнул на него рукой, предоставив его самому себе. Уволить молодого специалиста ему не позволяло законодательство. Поэтому Брюх, спрятавшись за белый новенький кульман, спокойно читал кирпичи Марселя Пруста или, постукивая карандашом с мягким грифелем, сочинял тексты для хроноповских песен. В летние месяцы хронопа вместе с такими же, как он, молодыми инженерами отправляли на несколько недель на заводское подсобное хозяйство. Оно находилось за воротами города, в небольшой деревеньке. Здесь вчерашние студенты строили коровники, косили траву на корм рогатым бандитам и вообще вели веселую пьяную жизнь. Как раз на стройке Брюх и сочинил своих “Молодых инженегров”, первый хроноповский хит.